Угол атаки

Альтов Генрих Саулович

С автомобилистами, которые оказались практичнее и скупее планеристов, дипломатические переговоры успеха не имели. Тут мы вынуждены были вести натуральный обмен: за кислоту для аккумуляторов получили рулевое колесо, а за растворитель для краски выменяли фару, свечи зажигани от "Газика" и плексигласовый щиток от мотоцикла. Щиток мы изогнули, получился шикарный верх для кабины - как на самолете.

Оставлять все это на ночь во дворе было рискованно, и мы теперь каждый вечер тащили корпус на шестой этаж. Лестница была мраморная, но довольно узкая и крутая, а на лестничных площадках стояли скульптуры физкультурников и висели картины. Мы старались не повредить корпус и не всегда успевали проследить насчет

остального. Кто-то пожаловался директору, и однажды директор появился во дворе. От Дины мы знали, что директор по совместительству руководит драмкружком. Трудно сказать, насколько он был сердит на самом деле, но вид у него был весьма гневный: примерно как у Ивана Грозного в исполнении артиста Юрия Яковлева. Директор дважды обошел вокруг катера и как-то поостыл. Вообще, я заметил, что люди далекие от техники, невольно притихают вблизи машин. По-видимому, машины представляютс им чем-то вроде дрессированных тигров: дрессировка должна действовать, и дрессировщик рядом, но все-таки тигр есть тигр - мало ли что может быть...

Помолчав, директор указал пальцем на носовую часть катера и произнес:

– Здесь!

Потом покачал головой и перешел назад, к корме.

– Нет, - сказал он.
– Здесь! Именно здесь должен быть спасательный круг.

Он посмотрел на нас и уточнил:

– Два спасательных круга.

На том он и удалился. Мы с облегчением вздохнули, не оценив тогда всю мудрость и дальновидность руководства. Нас в тот день волновал другой вопрос как назвать катер. Собственно, название уже было, его придумал Сергей Андреевич, но мы как-то еще не освоились с этим названием.

– "Черная молния"... ну-ну... "Огненный метеор"... да тут у вас в таком духе, - сказал он, просмотрев составленный нами список названий.
– Если корабль назвать "Молнией", сто узлов покажутся чем-то очень скромным. Другое дело - "Черепаха". Дл "Черепахи" и десять узлов - уже колоссально. Психологию надо учитывать.

"Черепаха"... Нам это не нравилось, да и другие ребята нас отговаривали. Один только Витька поддержал Серге Анатольевича: так мол, лучше для СЕКРЕТНОСТИ.

– Вы про майора Пронина читали?
– спросил он.
– Должно быть КОДОВОЕ название, без этого нельзя.

Майор Пронин в те годы был почти столь же популярен, как сейчас Штирлиц. Мы уступили: пусть будет кодовое название.

"Черепаху" покрасили в ярко-красный цвет, чтобы легче было следить за ней, когда она будет нестись с огромной скоростью. Яшка принес книжку про Буратино, там был рисунок Тортилы, и знакомый парень из художественного кружка, поглядывая на Тортилу, нарисовал двух черепах - по одной на каждом борту. Рисунки получились хорошие, но все-таки в них чего-то недоставало. И однажды мы сообразили: черепахам нужно приделать крылья, вот чего им не хватает! Крылья пришлось дорисовывать самим, но уж после этого все было в порядке, и "Черепаха" приобрела прямо-таки шикарный вид.

Теперь во двор то и дело заглядывали любопытные. Однажды пришел застенчивый парень в очках; он долго ходил вокруг "Черепахи", заглядывая внутрь, что-то подсчитывал в записной книжке, а потом, извиняясь и краснея от смущения, объявил, что эта подводная лодка опустится только на пятьдесят метров, после чего ее раздавит ужасное давление воды. Через пару дней появилась мрачная личность в промасленной пожарной куртке и столь же промасленной кепке, надвинутой на лоб. Личность угрюмо понаблюдала за нашей работой и спросила: "Пожар будет, огонь будет, куда прыгать будешь? Когда сгоришь, что скажет папа, что скажет мама?.. "

Несколько раз приходили ребята из фотокружка со своим руководителем. Они осваивали цветную фотографию, их привлекала ярка окраска "Черепахи". Нам объявили, что мы нефотогеничны и совершенно не смотримся на фоне катера. Хорошо

смотрелась Дина, они ее старательно снимали.

Приходил и начинающий поэт из литкружка. Мы показали ему, где будут стоять баки с карбидом и как газ будет идти в камеру сгорания, объяснили принцип действия ракетного двигателя. К сожалению, поэт все перепутал. Он написал стихи, в которых баки почему-то бешено вращались, а камера сгорани дула в паруса и корабль гордо шел сквозь льды к северному полюсу...

В общем, это нам надоело и мы стали закрывать "Черепаху" брезентом. Витька сказал, что ИЗДЕЛИЕ, упрятанное в брезент, обязательно привлечет внимание шпионов. Он теперь постоянно вертелся около "Черепахи", поглядывая по сторонам.

Мы работали в механической мастерской, делали части для двигателя. На бумаге очень легко нарисовать шесть баков, а вот сделать из листового железа хотя бы один бак намного труднее, в этом мы скоро убедились. Баки получились какие-то скособоченные, и Николай Борисович, посмеиваясь, говорил, что это отличные модели знаменитой падающей башни в Пизе... Потом началась бесконечная морока со швами. Швы держались на заклепках и пайке, вроде бы все было прочно и герметично, однако баки упорно протекали. Вместо камеры сгорания удалось приспособить цилиндр от авиационного двигателя, но в крышке цилиндра пришлось устраивать клапаны для воздуха, тут мы провозились больше месяца...

Корпус стоял в углу двора, под брезентом. Иногда я развязывал веревки, снимал брезент и залезал в кабину "Черепахи". Я пытался представить, как все произойдет: вот я открою краны, вода пойдет в баки, потом поверну пусковой кран, газ устремится в камеру сгорания, рывок рубильника - "Черепаха" помчится вперед... Жаль, что на нашей великолепной приборной доске не работали приборы - указатель скорости, указатель угла атаки... Я уже знал, что углом атаки называют угол наклона крыла к линии полета. Было что-то магическое в этих словах - УГОЛ АТАКИ. Словно прибор должен был показывать напряжение сил, отданных решающему порыву. Ах, если бы у каждого человека была возможность видеть свой угол атаки, чувствовать накал сил в этот день, в этот час, в этот миг!..

Мне отчаянно не хватало времени: я наспех ел, наспех спал, наспех готовил уроки. Однажды я подсчитал, сколько времени у меня в запасе. Жить предстояло еще лет пятнадцать (после тридцати лет маячила старость, эти годы я не учитывал). Целых пять лет - треть жизни, страшно подумать!
– должны были уйти на сон. Если в день терять по пустякам три часа, надо вычесть еще год-полтора. Что же тогда остается?!

Расчеты произвели на меня ошеломляющее впечатление. Я стал чувствовать движение времени. Словно стоишь в быстрой горной реке, и вода стремительно обтекает тебя: мгновение - и она уже далеко, ее не догнать, не удержать.

Я посмотрел по часам, сколько времени нужно, чтобы прочитать книгу. Потом произвел подсчеты. Простая арифметика показала, что за всю жизнь я успею прочитать не больше тысячи книг. А что такое тысяча книг? Ведь только у Жюля Верна свыше ста книг!

Тогда я стал записывать, на что уходит время, пытался учитывать каждую минуту - с утра до ночи. Оказалось, что теряетс масса времени: вроде бы непрерывно чем-то занят, но все равно за день куда-то исчезают три-четыре часа... Прошли годы, пока я научился управлять временем, но это уже другая история, об этом надо писать другой рассказ. А в те дни у меня была только одна идея: нужно поменьше спать. Я попробовал меньше спать. За три ночи удалось выиграть два часа, зато в четвертую ночь я заснул так крепко, что начисто потерялись сэкономленные часы... А впереди было лето, меня тревожило множество нерешенных вопросов. Куда например, отнести время, когда ты лежишь на крыше городской купальни и загораешь? Потерянное это время или нет?..