Угол опережения
Шрифт:
Таким запомнилось Блинову прощание с детством.
Паровозы выходили из депо, но угля часто не хватало. По воскресеньям все отправлялись в ближний лес заготовлять дрова для топок.
Шатко бежал узкоколейкой слабосильный паровичок с двумя вагонами. В вагонах сидели парни и пели новые песни. Иван подпевал.
В погожие дни работа спорилась. В золотом березняке, насквозь просвеченном осенним солнцем, Иван чувствовал себя почти счастливым.
5
Машина —
Из-за черной коробки тендера вышли пятеро с винтовками. С ними был начальник станции в расстегнутой форменной шинели и с непокрытой головой: взяли, видать, прямо из-за стола. Начальник упирался, его подталкивали в спину прикладами. Дальше сомкнутой группой двигались еще десятка два человек, пестро одетых и вооруженных чем попало — остатки разбитой красными банды.
Вперед выступил рослый матрос в нагольном полушубке, из-под которого выглядывал застиранный тельник.
— Именем свободной России! — Матрос вдруг широко улыбнулся, обнажив крупные белые зубы. — Даешь паровоз, братишки!
Из толпы ремонтников выскочил Венька Шалый, по прозвищу Японец. Этот смуглолицый, с раскосыми глазами въедливый пацан полгода назад невесть откуда появился в депо и теперь тоже работал на ремонте.
— Держи карман! — крикнул он. — Есть у тебя мандат?
Матрос пинком отшвырнул Веньку на рельсы и шагнул к Дребедневу.
— Ну, дед…
— Что же ты с ребенком делаешь, гада проклятая? — тихо спросил Дребеднев. — С кем связался!
Матрос не спеша достал из полированной деревянной кобуры маузер.
— Выкатывай паровоз!
— Ты кого пужаешь, зверь! — не унимался Дребеднев. — Русским языком говорят: где мандат?
— А вот я сейчас покажу тебе мандат. — Матрос грязной пятерней схватил Дребеднева за горло и несколько раз зло тряхнул его.
Старик обмяк и повалился на землю. Мальчишки разбежались и из-за вагонов следили за непрошеными гостями. Те разбрелись по путям, лезли в будки паровозов, заглядывали в топки.
Венька, ругаясь, обмывал разбитую голову дождевой водой из кадки. Иван увидел, как вдоль кирпичной стены мастерских ковылял Дребеднев. Он держался за горло и часто сплевывал, седая голова и плечи старика тряслись от кашля.
Больше они не вступали в разговоры. Как увидят чужих людей с винтовками, сразу разбегаются. Наделали в крыше нор, там и прятались. Там и ночевали иногда. Да и зачем было возвращаться домой: ни куска хлеба, ни капли керосина…
От работы в депо прибыток был небольшой, и по воскресеньям, если не требовалось ехать за дровами, парни разбредались по окрестным деревням: лудили посуду, чинили ходики, паяли самовары. Иногда приносили с собой ведро картошки или мерку пшена. Тут же разводили огонь и всей артелью садились за еду. Иван мечтал о куске круто посоленного черного хлеба и вспоминал купчиху Анисимову. Оскоромиться в постный день казалось ей самым страшным грехом. Теперь они постились ежедневно. Весной обрывали почки с липовых деревьев, летом собирали речных моллюсков. Тех, что валялись в песке, с потрескавшимися раковинами, Иван старался не брать, а искал в зарослях у берега, где стояла подернутая зеленой ряской вода. Моллюсков отваривали и рубили в корытце, но после соленой воды они делались тугими, как резина, и не всякая сечка их брала — тогда приходилось
Самые слабые пухли с голоду. Их не без зависти провожали в больницу: там хоть какая никакая, да все еда. Парней отпаивали болтушкой из отрубей, и они снова возвращались в депо.
Платили им и новыми деньгами, и керенками — огромные, захватанные множеством рук ветхие бумажные простыни. Ходили и царские деньги. Порой скапливалось на руках до миллиона, но купить на него было нечего.
От тех дней в памяти осталось ощущение усталости и постоянное, сосущее чувство голода. Хлеб из лебеды и тот не каждый день случался, да и есть его можно было только горячим: он разваливался еще в печи. Иван щеголял в холщовом одеянии и в лаптях. Первую ситцевую рубаху он купил в двадцатом году, когда стал бригадиром ремонтников.
Бригадир! Тридцать шесть подростков под началом. Ответственность, новые заботы — уже не о себе.
— Ничего, потянешь, — сказали Блинову в депо. — Семнадцатый ведь годок пошел. Руководи!
Руководи. Легко сказать! Из всей бригады лишь один Тимофей Заколюкин сумел окончить три класса начальной школы, а остальные? Война, голод, безотцовщина. До грамоты ли тут!
По утрам парни молча стояли перед Иваном, доверчиво смотрели на него, ждали. Пряча от них глаза, он кивал Заколюкину. Тот вслух читал книгу о промывочном ремонте, после чего Иван отдавал распоряжения. Больше всего он мучился, когда приходилось переспрашивать. Голос у Ивана срывался, лицо заливала краска стыда. Он наклонялся к Заколюкину: «Погоди, Тимоша. Что там про инжектор написано?»
Как-то он раздобыл старенький, без корок букварь. Открыл, начал рассматривать картинки: соха, борона, дерево, грач. Под картинками были слова. Но что они значили? Вот это, к примеру, короткое слово. Птица? Грач? А может, это и не грач вовсе.
Под моросящим дождем, прижимая к груди книгу, Иван добрался до дому. В избе полутемно, мать прядет, жужжит колесо прялки, постукивает под ногой приступка, тикают в тишине ходики. Он сел у окна, раскрыл букварь и расплакался. Мать уронила веретено и заплакала с Иваном вместе: «Чем же я помогу тебе, сынок…»
Стал Иван после работы бегать к Заколюкину, водил пальцем по строчкам, повторял за другом Тимошей слоги. Со временем и читать, и писать выучился. Но долго еще не мог привыкнуть к внезапной радости, когда рябь букв вдруг складывалась в простые и четкие слова инструкций.
Он и после часто ловил себя на этом чувстве. Всякий раз, как только приходилось перешагивать через собственный опыт, Блинов обращался к книге. Не всегда он находил на страницах ответ, но мир, который вдруг открывался за словами, неизменно потрясал его.
6
Шуровать мы горазды!.. А мастерство — нежное свойство!
В 1924 году Блинов приехал на станцию Курган и устроился в депо слесарем. Впрочем, это лишь в биографии так: приехал, устроился.
На бирже труда Блинову сказали: «Слесаря не требуются». Жизнь в уездном городке, который все еще не мог забыть военное лихолетье и кровавый мятеж белочехов, налаживалась медленно, с трудом. Предприятия работали не на полную мощность, иные вовсе стояли. Много было безработных: лишние руки, лишние рты…