Уголовного розыска воин
Шрифт:
Лейтенант Захаров толкнул дверь и вошел в комнату. Старший сержант сидел на подоконнике. На кровати лежал седоватый человек со скуластым загорелым лицом и тонкими, плотно сжатыми губами. Лейтенант заметил, как лежащий вздрогнул, как зло блеснули его темные глаза и напряглись мускулы. Но через мгновение перед ним снова был только угрюмый, усталый человек.
— Здравия желаю, товарищ милиционер! — с кривой усмешечкой лениво протянул Канцевич. — Только я слышал, что, прежде чем входить в комнату, следует постучать. Даже милиция
— Не всегда, — холодно ответил лейтенант. — Вы арестованы, Канцевич! Вот ордер.
Тяжелые веки опустились на глаза, скрывая кипучую ненависть, блеснувшую во взгляде Канцевича.
— Та-ак! — протянул арестованный, медленно поднимаясь с кровати. — А за что же я почтен вашим милицейским вниманием, разрешите узнать?
— Узнаете позже. Можете уложить ваши личные вещи.
— Какие там у меня вещи. — Канцевич с кряхтением принялся натягивать сапоги. — Ложка, кружка да пара исподнего...
— Ножичек вот еще имеется, Семен Федорович! — подсказал старший сержант, беря со стола охотничий нож с выдвигающимся лезвием.
Николенко положил нож в карман и вытащил из-под кровати свой чемодан.
— А ты куда? — удивился Канцевич. И вдруг рот его ощерился волчьим оскалом. — Вот оно что, значит! Ангел-хранитель ко мне был приставлен. Надо было бы... — Канцевич скрипнул зубами. И опять хищник скрылся под маской усталого, обиженного человека. — Ну, поехали! Что делать, если такая честь старому партизану оказана.
В кабинет майора Канцевич вошел сгорбившись, с обиженным и расстроенным видом.
— Я требую объяснений, за что меня арестовывают, товарищ майор! — еще от дверей заговорил он. — Это же настоящий произвол! Я буду жаловаться!
— Садитесь, Канцевич, — остановил его Головко. — Причину ареста я вам объясню. Вы обвиняетесь в умышленном убийстве гражданина Свиридова Ивана Николаевича...
— Что? — воскликнул Канцевич. И заспешил: — Всему поселку известно, что этого самого Свиридова по пьяной лавочке пристукнул из ружья мой дружок Петр Остапенко. Вот уж действительно — что с человеком водка делает! Когда мы с ним партизанили, он же серьезным человеком был.
— Вы в день убийства заходили к Остапенко?
— Я? Заходил поступление на работу отметить. Но дружок мой партизанский к этому времени уже чуть языком ворочал. А тут его сосед, этот самый Свиридов, заявился. Тот еще хуже наклюкался. Чуть в драку на меня не полез, хоть и видел я его в первый раз. Ну, я тогда поднялся и ушел в общежитие спать. Потому у меня закон: кто с пьяным дураком свяжется, тот еще худший дурак.
— Хороший закон... Но объясните, зачем вы выкинули в бурьян стакан, из которого пили?
— Никакого стакана я не выкидывал, товарищ начальник!
— Видите ли, Канцевич, на выброшенном стакане сохранились отпечатки пальцев. Они тождественны с отпечатками пальцев на вашем стакане, взятом из комнаты в общежитии. Вот заключение экспертизы.
Канцевич протянул руку. И вдруг резко отдернул ее.
— А чего мне смотреть? Может, и вправду вы нашли где-то стакан, из которого я пил. А выбросил его не я, выбросил кто-то другой. И нечего мне шить это дурацкое убийство. Какой мне смысл убивать человека, которого я видел в первый раз?
— В первый ли? — прищурился майор Головко. — Подумайте, Фокин, в первый ли? Первый-то раз вы видели его в гестапо, где сами допрашивали и пытали партизан.
— Раз-ню-хали! — простонал Канцевич-Фокин.
Его лицо стало наливаться свинцовой бледностью. Он судорожно рванул ворот рубашки. И вдруг, согнувшись, рухнул со стула на пол.
— Ничего серьезного! — определил вызванный врач. — Старикан здоровый. Просто нервное потрясение.
После укола Канцевич-Фокин сразу пришел в себя. Затуманенным взором обвел кабинет, стоящих рядом людей, спросил майора:
— Что теперь со мной будет?
— Это решит суд по совокупности ваших преступлений — прежних и этого, — холодно пояснил майор.
— Значит, погорел, — закрыв глаза, проговорил убийца. — Сколько лет берегся, в полдыханья жил и все же погорел. — Он открыл глаза и резко повернул голову к майору. — Ясно, что мне хана! Одно прошу, скажите, где это я оступился? С чего вы начали меня «раскручивать»?
— Скажу! — согласился майор. — С третьего следа на столе, где вы выпивали с Петром Остапенко... С третьего следа и выброшенного стакана. С чего бы невинному человеку заметать следы?
Когда дверь за арестованным закрылась, Головко повернул голову к лейтенанту.
— Немедленно напишите постановление об освобождении Остапенко из-под стражи. И извинитесь перед стариком.
— Слушаюсь, товарищ майор! — опустив голову, ответил лейтенант Захаров. — Только...
— Что только? — строго взглянул на него майор.
— Я думаю, мне нельзя теперь оставаться на оперативной работе.
Голос лейтенанта дрожал. Строгое лицо майора подобрело. Он положил на плечо лейтенанта руку:
— Нет, товарищ Захаров! Именно теперь вы сможете стать хорошим оперативным работником...
Тридцать часов поиска
Глухой пасмурной ночью в поселке Минского тракторного завода кто-то, воспользовавшись кратковременной отлучкой сторожа, выломал входную дверь стрелкового тира, снял с петель вторую — от служебной комнаты — и вскрыл металлический ящик с оружием. Прибывшие по тревожному сигналу на место происшествия работники милиции зафиксировали: преступник унес с собой три малокалиберных спортивных пистолета системы Марголина и несколько пачек патронов.