Угрозы России. Точка невозврата
Шрифт:
С этой задачей советское общество не справилось. Оно потерпело поражение и сдало страну «новым русским». Надо признать, что для этого были предпосылки, которые корнями уходят в XIX век, в то влияние, которое оказал на русскую интеллигенцию романтизм классической немецкой философии. В советское время это влияние было закреплено марксизмом. В результате в мышлении (точнее, в когнитивной структуре) советской гуманитарной интеллигенции был силен эссенциализм – вера в наличие в основе общественных явлений некоторой устойчивой сущности, отвечающей объективным законам исторического развития. Эта сторона нашей
Так, Г.С. Батыгин писал: «Советская философская проза в полной мере наследовала пророчески-темный стиль, приближавший ее к поэзии, иногда надрывный, но чаще восторженный. Философом, интеллектуалом по преимуществу считался тот, кто имел дар охватить разумом мироздание и отождествиться с истиной. Как и во времена стоиков, философ должен был быть знатоком всего на свете, в том числе и поэтом… В той степени, в какой в публичный дискурс включалась социально-научная рационализированная проза, она также перенимала неистовство поэзии» [44, с. 43].
Это выразилось в том, что гуманитарная культура не смогла в должной мере интегрироваться с социально-научной рациональностью, вследствие чего после смены поколений в 60–70-е годы «мы не знали общества, в котором живем». Не знали – не могли и защитить.
Следствием этого срыва являются не только разрушение СССР и массовые страдания людей в период разрухи, но и риск полного угасания нашей культуры и самого народа. Ибо мы сорвались в кризис в таком состоянии, что он превратился в «ловушку». Прежняя траектория исторического развития опорочена в глазах молодых поколений, и в то же время никакой из мало-мальски возможных проектов будущего не получает поддержки у массы населения.
Вопреки разуму и совести большинства, с нынешнего распутья идет сдвиг к эгоцентризму (к человеку-»атому»). Этот дрейф к утопии «Запада» как устоявшегося порядка начался в интеллигенции. Он не был понят и даже был усугублен попыткой «стариков» подавить его негодными средствами. В 80-е годы этот сдвиг уже шел под давлением идеологической машины КПСС. Если на нынешнее неустойчивое равновесие не воздействовать целенаправленно и умело, сдвиг продолжится в сторону распада русского и других народов России. Вопрос в том, есть ли силы, способные остановить его, пока дрейф не станет лавинообразным. Пока что культура нынешней России находится в отступлении.
Пройдем по некоторым другим сферам культуры, которые подвергаются деформации на наших глазах.
Фундаментальный элемент культуры – язык. В нем записываются, воспроизводятся и развиваются все смыслы мировоззрения. Как говорят, «человек видит и слышит лишь то, к чему его сделал чувствительным язык его народа». Поэтому та деформация языка, которую мы наблюдаем в последние двадцать лет – вовсе не следствие безграмотности. Это – операция той холодной гражданской войны, в состоянии которой мы находимся.
Язык обладает огромной силой: «Словом останавливали солнце, словом разрушали города». В русской культуре слово обладает святостью, и его использование сопряжено с большой ответственностью («Слово гнило да не исходит из уст ваших»). Тут есть латентный конфликт с идеей «свободы слова» в ее западном понимании.
Недавно по вагонам московского метро был расклеен плакат: «Язык дан человеку для того, чтобы скрывать свои мысли». И подпись: Макиавелли, итальянский
Деформируется не только словарь языка, но и строение фразы, ритм. Послушайте многих телеведущих или дикторов радио – они говорят как будто уже не по-русски. Язык слабеет как средство взаимопонимания людей, их соединения через музыку речи, передачу тонких смыслов интонациями. Тургенев сказал о русском языке: «В дни сомнений, в дни тягостных раздумий ты один мне поддержка и опора…» Эту опору, данную нам культурой, можно утратить, угроза этого вполне реальна. Значит, надо язык защищать – сознательно и умело.
Нравственное чувство людей оскорбляла начатая еще во время перестройки интенсивная кампания по внедрению в язык «ненормативной лексики» (мата). Его стали узаконивать в литературе и прессе, на эстраде и телевидении. Появление мата в публичном информационном пространстве вызывало общее чувство неловкости, разъединяло людей.
Это была важная диверсия в сфере языка. Ведь для каждого его средства есть своя ниша, оговоренная выработанными в культуре нравственными и эстетическими нормами. Разрушение этой системы вызывает тяжелую болезнь всего организма культуры.
Опросы 2004 г. показали, что 80 % граждан считали использование мата на широкой аудитории недопустимым [147, с. 258]. Но ведь снятие запрета на использование мата было на деле частью культурной политики реформаторов! Это был акт войны, сознательная диверсия против одной из культурных норм, связывающих народ. Недаром 62 % граждан одобрило бы введение цензуры на телевидении [147, с. 80].
Произошел разрыв большой части художественной интеллигенции с траекторией русской культуры, с корпусом художественных образов , которыми питалось наше самосознание. Это фундаментальное проявление кризиса, но политики и деятели культуры сводят его к нехватке денег. Этот вульгарный материализм – плохой признак. Рвется связь с главной нитью мысли и душевного поиска Пушкина и Толстого, Достоевского и Чехова, Платонова и Шолохова! Оставить такое наследство ради чечевичной похлебки Ерофеева – какой духовный и эстетический провал…
Поднявшаяся наверх вместе с новой властью новая художественная элита исходила из небывалой в истории культуры установки необратимого разрыва непрерывности, полного отрицания культуры нескольких прежних поколений. Такие радикальные течения быстро подавлялись и распадались даже в больших революциях (как это произошло с Пролеткультом и РАППом в русской революции). В антисоветской революции обрыв корней производился систематически при поддержке государства. В. Ерофеев в редкостной по ненависти статье «Поминки по советской литературе» пишет: «Итак, это счастливые похороны, совпадающие по времени с похоронами социально-политического маразма» [148].