Уход и возвращение Региса
Шрифт:
– Звезда движется, - сообщила из своего кресла Нора.
– Где?
– захрипел Регис, и ярко светящийся "Флаинг" заметался над садом. Он описывал запутанные зигзаги, потому что именно так движется ищущий взгляд человека.
– А-а, вижу... Это, наверное, высотный самолет.
– А может быть, спутник? Посмотри, милый...
И летучий глаз, сверкнув молнией над верхушками яблонь, исчез.
Регис быстро настиг звездочку. Не звездочку - конус густого бело-фиолетового пламени, свирепое огненное сверло. У него не болели теперь глаза даже от самого яркого света.
– Нора, ты знаешь, это ракетный катер. Идет на планетарном
– Дать тебе мел?
Они смеялись, они полностью отдались смеху, и Меру уже не пугали шорохи и скрипы в механическом голосе мужа.
Скоро она сказала:
– Милый, покажи мне Луну.
Целую ночь бродил "Флаинг" над Луной, дикой, лишь кое-где отмеченной огнями герметических городов и космодромов. Нора, опустившись на ковер, прильнула щекой к локтю мужа, и Регис нежно скрипел ей о странных скалах, похожих на процессию монахов в капюшонах. На освещенной стороне он нашел очаровательную равнину внутри кратера, где поверхность была подобна сплошному слою золотистых виноградинок. Он опускался в глубокие черные щели, в разрывы каменных масс, не выдержавших перепадов температуры, и там вдруг начинал ощущать дрожь и холод, и чуткое кресло спешило его согреть.
Шли дни. Регис окунулся в озера возле полярных колпаков Марса, где в раскаленный полдень клубится туман, горячий как кипяток, а ночью вздуваются и застывают ледяные пузыри. Он почти ничего не видел, пока передатчик не обсох и не осыпался с объективов мокрый песок. Коричневый, мрачный, раскаленный мир Венеры оттолкнул его. К тому же Косов ничего не сказал об устойчивости "Флаинга" к едким газам и кислотам...
Он уже не возвращался на Землю. Он погрузил пальцы в ничейное золото пояса астероидов. Перебирал металлические обломки, друзы кристаллов. Видел, как отражается горящий красный "Флаинг" в чистых гранях ледяных планеток. Разгоняться здесь было опасно, и Регис целую неделю потихоньку лавировал, выводя глаз в пустой космос, чтобы ринуться затем по прямой, как луч, линии к чудовищному, сплошь кипящему шару Юпитера.
И мир супругов был нарушен.
Все реже и отрывистее становились рассказы Региса. Нора буквально выжимала из него слова. Он с трудом собирался, чтобы вспомнить о ней, о Земле, о своем беспомощном теле, прикованном к креслу-сиделке. Возвращения доставляли ему боль. Оцепенелые мышцы рта сложились в постоянную блаженную улыбку. Улыбка относилась к тому, что Регис видел перед собой в космосе.
Последнее, о чем он рассказал жене, было - за Нептуном - видение золотого зверя с длинными лапами, ехидно улыбающейся пастью и целой короной спиральных рогов. Статуя висела в пустоте, ее бока были изъедены метеорной пылью.
Муж был потерян. Мумия в темных очках нехотя жевала свои завтраки и обеды, прихлебывала чай из рук Норы, страдальчески морщилась от любого обращения, даже самого ласкового. Нечеловеческая свобода опьянила Региса, заставила его забыть о самой жизни. Он перестал делать упражнения, призванные вернуть ему подвижность. Он месяцами не менял позы. Он молчал.
Косов мотался по всей планете, налаживал производство своих передатчиков, и пришлось вызвать лечащего врача, молодого энергичного брюнета с ухватками актера эстрады. Он тормошил Региса, пытался отвлечь. Однажды врач потянулся было отключить блоки восприятия, но больной каким-то образом почуял это намерение и разразился таким отчаянным, бессловесным
За столом Нора играла роль радушной хозяйки, даже испекла для врача пирог. Рассказывала своему вынужденному гостю про прежнюю жизнь с мужем. Вспомнила, какой это был гибкий, веселый, легкий на подъем, остроумный человек; сколько сил он отдавал своему Двигателю Времени - вплоть до страшного дня катастрофы...
Однажды Норе удалось отвлечься и даже посмеяться. Она вспомнила одну ночевку на реке, дымный костер из веток, намокших под дождем, и тщетные усилия установить палатку. Тогда они ели говяжью тушенку. Нора уронила хлеб на землю, и Регис рассердился. Сказал, что есть такого хлеба не будет, потому что песчинки противно скрипят на зубах. "Не будешь есть?" лукаво спросила она тогда, взяла в зубы кусок хлеба и протянула ему. Конечно, он откусил половину - чтобы добраться до губ Норы...
Да, она смеялась, вспоминая, но в этот момент в комнату ворвался обиженный скрежет, вой, сильный, как сирена. Только выучка спасла врача от замешательства. Заставила вскочить и броситься к балкону.
Он не успел.
Нора закричала: "Регис!" - и заткнула себе рот кулаком. Послышался слабый скрип, шорох, позвякивание. С забинтованной головой и плечами, сбросив плед, на исхудавших ногах стоял покрытый шрамами Регис. Он мотал головой и выл. Вокруг него шевелились еще укрепленные одним концом на теле шнуры датчиков, змеи соединительных трубок. В углу беспомощно мигало огоньками искалеченное кресло-сиделка.
– Я разбил "Флаинг", - с неожиданным спокойствием доложил Регис, поворачиваясь к вошедшим.
– Он ударился о самую высокую из Рубиновых Пирамид.
Нора невольно подхватила его. Врач помог ей, бормоча что-то о нарушении режима и необходимости нового обследования. Неожиданно Регис оттолкнул обоих.
– Да ну вас всех с вашими обследованиями, - сказал он, снимая свои громадные очки. У Региса оказались серьезные, круглые серые глаза.
– Я разбил "Флаинг". Я уже месяц как здоров. Наверное, клетки сами восстановились. Где Косов?
– Кажется, в Буэнос-Айреее, я не знаю точно, он почти не звонит. Милый, это неважно, мы найдем его, я так счастлива, что ты...
– Хватит.
– Он оттолкнул ее руки и снова встал.
– Я несчастен... Я мог за три секунды попасть в Буэнос-Айрес...
Норе стало по-настоящему страшно. Муж, не обращая больше внимания ни на нее, ни на врача, захромал по комнатам. Заперся в ванной. Слышно было, как он сдирает с себя бинты, только сегодня заботливо смененные роботом-сиделкой, как болезненно вскрикивает, выдергивая из кожи шприцы, щупы и электроды. Врач попробовал было штурмом взять дверь ванной, но Регис жутко захрипел изнутри: "Вон из моего дома!" Нора словно ничего не замечала. Врач пожал плечами и вышел.
– Где, черт побери, мой синий галстук? Ну, тот, в полоску?
Ему все еще было больно: он морщился, повязывая галстук. Нора жадно рассматривала совсем новое, изборожденное следами катастрофы, впалое лицо мужа.
– Господи, куда же ты?
– В аэропорт. В Аргентину. Не знаю. Провалиться бы мне.
Он шагает к лестнице в холл. Боком, неуверенно, неуклюже спускается, поминутно спотыкаясь и язвительно хохоча:
– Ура, я прозрел! Какое счастье! Какая свобода! Какое богатство впечатлений! Обратите внимание, насколько лучше и быстрее я теперь передвигаюсь! Пожалуй, если плотно поесть, можно даже обогнать дождевого червя...