Уходящие тихо
Шрифт:
Я хотела ответить, что туда, куда я, ходят пешком, но почему-то не смогла: язык выдавил гортанные, нечленораздельные звуки, а горло напряглось и заныло.
— Ты что — немая?
— Может, она дар речи потеряла, когда ударилась?
Я опять попыталась объясниться, но снова осеклась. В горле булькало, как в радиоприемнике, язык истерически боролся с неповоротливостью.
Больше всего меня испугало, что толпа прибывала. Показывая жестами, что всем спасибо, беспокоиться не о чем, мол, такая я от природы, я перешла, пятясь, на другую сторону дороги и завалилась в маршрутку.
Очнулась я только когда обнаружила, что пустая маршрутка мчится по проселочной дороге вдоль неизвестного
Медленно сойдя, я направилась сначала в сторону жилья. Потом, когда водитель, немного постояв, убрался со своей тачкой восвояси, резко развернулась и побрела на пустырь.
Всюду были пакеты — черные и белые. Изредка голубые и желтые. Целое полиэтиленовое море. Прошитое очередями ветра. Блещущее под неистребимо-красным солнцем, которое словно рокотало в своих небесах с каким-то неизъяснимым трепетом. Во рту был такой вкус, словно язык стал бруском металла. И очень болели спина и затылок.
Я села на землю, лицом к далеким корпусам, которые походили на желтую пену. Горло свело от жажды по простой водопроводной воде, до которой, казалось, никогда не дотянуться.
Весь этот мир, за исключением пакетов и жесткого вибрирующего солнца, лежал теперь в руинах, а воздух почернел как от копоти.
Подумалось: "Ну вот и закончилась моя сказочка. Бог отнял у меня язык. А если я вдруг опять обрету речь, то все равно притворюсь немой, чтобы никого больше не обманывать. Ведь история отдельного человека — недоразумение. Каждый факт в ней — ширма для отвода чужих глаз. Да, пора, выходит, закрывать двери, ставить перегородку между жизнью и смертью — старость. Простите меня, все мои… дорогие, что я тихо ухожу от вас. Не так, правда, тихо, как мои бедные папа и мама, а — оп! — и бабушка идет по пустырю, собирает бутылки. Глянь, а это и не бабушка, это — вчерашняя тетя Ксена. Странные они люди — вчерашняя эта бабушка и эта тетка. Ухайдаканные совсем, спокойные. Помнишь, Господи, я просила у тебя только один бесценный дар — спокойствие? Что ж, ты помог мне".
Потом пропали и мысли. Я просто смотрела на желтую пену нежно слезящимися, слепнущими глазами и видела кипящий как смола черный шар с белым ровным пламенем в середине. От пламени отрывались искры. Они были похожи на рисовые зерна и хаотично двигались в сочной тьме, оставляя за собой дымчато-серые следы. Следы, пересекаясь, походили на артерии. В этой сети трудно было следить за траекториями искр, но я увидела, что каждую рано или поздно выбрасывает за черту круга.
За чертой была я.
Я смотрела на жизнь светлых точечек — тамошних белых пакетов — как бы со стороны не-жизни, из жуткого унылого далека и поэтому без труда представила, что вот, где-то там, в бессмысленном мире скитается моя точечка. Рано или поздно она скатится слезинкой на пустырь, и все повторится, как сейчас: точечка умрет, а я стану не-я. Пустой и ненужной.
Не можем мы быть Телом Христовым, отрываемся и мечемся по траекториям из стен-дверей: глухо запертых, непрозрачных. И нет нам иного пути, как сюда. Рано или поздно.
Прикрыв глаза, я увидела картину.
Непролазная стена из красного кирпича вздувается, словно парус. В каждом кирпичике — крошечная замочная скважина. А посередине той стены висит на гвоздике гигантский ключ. Загадка тебе, сиротинушка.
И тут за спиной раздалось:
— Та-та-та-та-та-та-та! Ра-ра-ра-ра-ра-ра-ра! Харе Кришна, харе Кришна, Кришна, Кришна, харе, харе!..
Вскочив, я обнаружила сзади паренька в серой рубахе навыпуск, подпоясанного веревкой, который приплясывал, босой, на плоском булыжнике. Галантно наклонившись, он принялся еще и прихлопывать:
— Харе Рама, Харе Рама, Рама.
На запястьях его были проволочные браслеты и много разных фенечек, как у хиппи. Из нагрудного кармана выглядывала сандаловая палочка, а поверх одежды висел православный крест из дерева.
Повернувшись ко мне приплюснутым профилем и продолжая телодвижения, парень бодро сказал:
— Будем знакомы — серый маг Антилисов, он же Бусито фон Рамакришна. А проще всего называть меня лейтенант Сергей. Да. Честно: я работаю на московские спецслужбы. Мой начальник капитан Путин ждет сейчас моего звонка. Да. Честно. Вам помощь не нужна? Дарю духов-хранителей. Хотите мантру на все случаи? Вот послушайте: "Харе Кришна! Харе Кришна! Кришна — Кришна! Харе! Харе!..
Может, я пластилиновая. Или ватная. Или вообще никакая. А только руки-ноги мои задвигались как неродные в такт Лейтенанту Сергею — очень уж забавным он мне показался.
Красное солнце подрагивало в угольно-пыльном небе. Приплясывая, мы с лейтенантом не смотрели друг на друга. Задрав к солнцу голову и прищурив один глаз, лейтенант рассказывал про свою путь-дорожку. Искорка эта оторвалась не на шутку и держала путь далече. Первое его путешествие состоялось прошлым летом, когда лейтенант Сергей прорвался сквозь астральные кордоны на планету Голока Врадаван, где, переодевшись в гопи, предавался вместе с другими пастушками трансцендентальному любовному служению Господу Кришне. К сожалению, ему пришлось вскоре покинуть это благодатное место, так как непрошеные космические хиппи платят за простой собственным весом — чем больше такой гость задерживается в одном месте, тем меньше его становится. В конце концов настает момент, когда масса его покоя становится равна нулю, и вечный путешественник превращается, должно быть, в светоносную частицу. Да. Но пока лейтенант Сергей Антилисов не набрал надлежащих оборотов и обретается в основном на околоземных орбитах. Вот думает еще превратиться в ворону и поглядеть на город с веток платана где-нибудь в старом парке. А надоест, так уйдет в микромир, пристроившись электроном к ядрышку какого-нибудь огурца. Все дело в точке сборки, обусловленной запасами энергий. Может девушка поможет обнищавшему страннику куда-нибудь передвинуться? Да. Честно.
Я никогда не любила фантастику, а уж от мистики нас батюшки в церкви отваживали всем миром. Поэтому путешествия Лейтенанта Сергея показались мне скучными. Но был он, как и я, сиротинушка горемычная, и мне захотелось подарить ему на прощание что-нибудь свое.
Я подступила к нему и быстро поцеловала в губы — они были холодные, сухие и синие. А глаза до этого были какие-то утонувшие, а теперь они выплыли и тоже оказались синие. Испуганными птичками они оказались. Ведь птички — это теплая боль. Хотели они мне что-то пропеть, чуяла всем сердцем, хотели. Но не смогли. И канули, ударившись о свое стеклянное небо, обратно. А Лейтенант Сергей, отвернувшись, побрел прочь, но не танцующей походкой, а ровно, размеренно, как ходит по земле хозяин. Да и взаправду, наверное, хозяин: он, должно быть, жил на пустыре.
Не знаю, что со мной сталось, откуда силушки взялись да желания, а только воздух посинел, красное солнце пожелтело, а рухлядь вдали обратилась в белые корпуса на фоне очерченных гор.
И понеслась я ловить свою искорку.
Пересаживаясь с маршрутки на маршрутку, стреляя в промежутках сигареты, чтобы комкать их затем от нетерпения.
Если бы я не поддерживала Божий ориентир на безмолвие, клянусь, я бы рассказывала прохожим анекдоты! И только когда добралась до знакомого корпуса на окраине Варкетили, последние сто метров по асфальту, где только что проехал грузовик, подняв клубы пыли, оказались неподъемными.