Уильям Шекспир. Человек на фоне культуры и литературы
Шрифт:
До жителей Стратфорда не могли не дойти отблески того великолепия, с которым проводились представления в честь визита королевы Елизаветы в Кенилворт, поместье ее фаворита Роберта Дадли, в 1574 году. Празднества длились более двух недель, с 9 по 27 июля. Театрализованная часть программы была придумана и воплощена в жизнь плеядой придворных поэтов и музыкантов, самым известным из которых был Джордж Гэскойн [14] . Кенилворт находился всего в 12 милях от Стратфорда, и многие земляки юного Уильяма преодолевали это расстояние пешком, чтобы полюбоваться блеском и пышностью королевских увеселений. Едва ли мальчики школьного возраста, у которых в июле еще шли занятия, допускались до посещения праздника, но отголоски этого знаменательного события не могли не звучать на улицах и площадях провинциального городка, в беседах покупателей в лавке Шекспира-старшего, в разговорах на школьной перемене. Возможно, эти моменты соприкосновения с миром театра предопределили впоследствии выбор жизненного пути не только Уильяма, но и последовавшего за ним в Лондон младшего брата Эдмунда, чья актерская карьера прервалась в самом начале по причине ранней смерти.
14
Джордж
Однако в 70-х годах лондонская богема и театральные подмостки могут пока являться Уильяму разве что в грезах. Повседневная жизнь английского школьника второй половины XVI века состоит из унылой рутины, монотонной зубрежки и страха наказания. Грамматическая школа, которую посещали ровесники Шекспира по всей Англии, была второй ступенью школьного обучения и следовала за школой для малышей (petty school), выполнявшей функцию подготовительных курсов. В возрасте от семи до девяти лет, уже владея навыками чтения и письма, а также азами катехизиса, дети поступали в грамматическую школу, учеба в которой позволяла претендовать на поступление в университет – этап, которого в жизни Шекспира, без всякого сомнения, не было. Отец забрал его из школы после 1576 года, вероятнее всего, потому, что его финансовое благосостояние и общественное положение ухудшились к этому моменту, и Джону Шекспиру была нужна помощь старшего сына. В семье на тот момент было еще пятеро детей – Гилберт, Джоанна (вторая, более удачливая, чем ее предшественница, так как ей были отведены долгие по тем меркам семьдесят семь лет), Анна, Ричард и Эдмунд.
Антистратфордианцы часто делают акцент на скудости полученного Шекспиром образования, полагая, что знаний, приобретенных будущим драматургом за неполный курс грамматической школы, не могло бы хватить для сочинения столь глубоких и блестящих, «фонтанирующих» разносторонней эрудицией пьес. Следует, однако, учитывать, что для представителя своей среды Шекспир получил весьма добротное образование, в рамках которого, вероятнее всего, зазубрил азы латинской грамматики и с разной степенью глубины проштудировал ряд произведений классических авторов, от Плавта до Овидия.
Обучение в грамматической школе могло длиться от трех до восьми лет, в зависимости от местности, программы и элементарного наличия учителей, так что Уильям потерял всего пару лет школьного курса, и то – лишь гипотетически. Есть мнение, что отец забрал Уильяма из школы только в 1579 году, когда финансовые трудности в семье достигли своего апофеоза. В таком случае будущему драматургу удалось освоить почти все предписанную программу.
Доводы антистратфордианцев нередко отсылают к эпитафии Шекспиру, написанной Беном Джонсоном для Первого фолио 1623 года. Крупнейший драматург, поэт и критик своей эпохи, а также соперник Шекспира, Бен Джонсон сокрушался, что его великий современник знал «мало латыни и еще меньше греческого». Это неискреннее сетование едва ли имеет под собой какие-то основания, кроме субъективной оценки самого Джонсона. Шекспир, со всей очевидностью, провел в грамматической школе не менее шести лет, которые были посвящены преимущественно зубрежке латыни. Учебная программа того периода не подразумевала изучения других дисциплин, таких как математика или естествознание, сосредоточиваясь исключительно на преподавании языка Горация и Вергилия, так что единственное, что Шекспир и мог вынести из своих школьных штудий, – это знание латыни и текстов классических авторов. Что касается университета, то из двадцати четырех детей, родившихся в Стратфорде в тот же год, что и Шекспир, до этой высшей ступени добрался лишь один, так что образование Шекспира было вполне достаточным, по меркам его времени. Примечательно, что Бен Джонсон сам не учился в университете, но довольствовался знаниями, полученными в Вестминстерской школе. В каком-то смысле университетом Джонсона и Шекспира была сама жизнь, которая в елизаветинскую эпоху изобиловала поучительными сюжетами и запоминающимися, подчас жестокими уроками. Один из таких уроков (на тему переменчивости фортуны и непостоянства успеха) Уильяму пришлось выучить еще в отрочестве, когда карьера его отца резко пошла на спад.
Когда удача перестала улыбаться Джону Шекспиру, для всей семьи наступила непростая пора. В архивах Стратфорда можно найти записи о разного рода штрафах, вызовах Джона в суд, проигранных им делах и прочих неприятностях, посыпавшихся на его голову после 1570 года. К концу 70-х годов финансовое положение Шекспиров настолько ухудшилось, что была заложена усадьба и все земли, полученные Мэри Арден в качестве приданого. В довершение всех бед, в 1579 году умерла младшая сестра Уильяма Анна, которой едва исполнилось восемь лет.
Мы не знаем, как именно помогал будущий драматург своим родителям, но ему, вероятно, приходилось работать в отцовской лавке и облегчать труд матери, которая была уже немолода и успела дать жизнь восьмерым детям, троих из которых похоронила [15] . В годы процветания Джон успел приобрести еще два дома в Стратфорде, но их пришлось продать, когда наступили тяжелые времена. Семейство Шекспиров было вынуждено ограничиться жилищем, которое было когда-то достаточным и даже роскошным для молодой четы и их первенца, но для пожилых родителей и пятерых взрослеющих отпрысков стало тесновато (вообще-то многие их современники жили в куда худших условиях, но Шекспиры уже успели вкусить комфорта, даруемого высоким достатком). Возможно, Уильяма как самого старшего – давно уже юношу, а не подростка – эта ситуация особенно тяготила.
15
Последнего – Эдмунда – она родила в сорок три года.
Искал ли он в объятиях Энн Хэтуэй, уже не юной и, возможно, искушенной во многих житейских вопросах женщины, возможности самоутвердиться или забвения и отдыха от столь рано обременивших его взрослых забот или же его влекла к ней естественная в его возрасте чувственность, угадать сложно, да и незачем. Факты говорят сами за себя: в 1582 году, когда была зарегистрирована помолвка Уильяма Шекспира и Энн Хэтуэй, невеста уже носила под сердцем плод их страсти (довольно распространенное явление в елизаветинскую эпоху; по крайней мере, куда менее редкое, чем восемнадцатилетний жених). Наличие свидетелей помолвки было призвано доказать сомневающимся добрую волю молодого Шекспира, получающего в супруги женщину,
Едва ли для Уильяма это брак выглядел столь же привлекательным. Он был молод, интересен противоположному полу, достаточно образован и не вкусил еще тех радостей, которые может обещать жизнь любознательному и чувственному юноше. Затянувшиеся трудности в родительской семье могли подталкивать его к поиску новых путей, не в последнюю очередь связанных с переездом в столицу или открытием собственного дела (можно предположить, что восемнадцатилетний Уильям уже задумывался и о театральном поприще). Его могли манить военная служба, путешествия, получение ученой степени – но брак, особенно с учетом уже заявившего о себе плода быстротечного романа, неизбежно должен был положить конец всем его чаяниям и устремлениям и мог навсегда привязать его к Стратфорду. Нельзя забывать и о том, что у Шекспира не было даже перспективы приобретения собственного жилья, так что ему пришлось привести супругу в родительский дом, в котором и без этого прибавления было очень тесно. Поэтому в ноябре 1582 года Уильям, скорее всего, стоял в церкви смущенный или угрюмый, испытывая не обычное для жениха радостное предвкушение, а, вероятно, запоздалое раскаяние или растерянность. Есть предположение, что свидетели помолвки – возможно, друзья покойного отца Анны – должны были удостовериться, что молодой человек не передумает в последний момент и не оставит женщину в затруднительном положении.
Однако нет особых оснований полагать, что это был нетипичный для своего времени брак и что обе стороны были в нем как-то особенно несчастны. Хотя в «Ромео и Джульетте» Шекспир воспевает любовь, осененную узами пусть и поспешного, но законного союза, в реальной жизни браки чаще заключались на основе взаимной выгоды, касавшейся даже не самих жениха и невесты, а их семей. Взаимная симпатия будущих супругов была приятным, но не обязательным и не всегда решающим фактором при вступлении в брак. Чаще всего чувства приходили со временем, как результат долгосрочной привычки и совместного преодоления многочисленных трудностей, без которых едва ли обходилась жизнь рядового англичанина в XVI веке. Хотя Энтони Берджесс, отступая от принципов научной биографии и возвращаясь к более привычной роли романиста, много фантазирует о причинах, обстоятельствах и последствиях женитьбы Шекспира на Энн Хэтуэй, едва ли можно считать, что это событие радикально изменило судьбу будущего драматурга. В Лондон его влекло не только и не столько стремление вырваться из удушающей атмосферы многочисленного и неуклонно растущего семейства (через три года после свадьбы Уильям был уже отцом двух дочерей и сына), сколько амбиции, присущие мужчинам в этой семье. Не стоит забывать о быстрой, хоть и внезапно прервавшейся карьере его отца, о переезде в Лондон младших братьев, устремившихся по стопам уже прославившегося Уильяма.
Возможно, были и другие обстоятельства, спровоцировавшие скоропалительный отъезд будущего драматурга из Стратфорда. На протяжении двух столетий частью шекспировского биографического «канона» была история об олене, подстреленном будущим драматургом в угодьях местного феодала, и последующем бегстве Уилла от правосудия (или изгнании из родных мест). От браконьерства Шекспира якобы пострадал сэр Томас Льюси (1532–1600), чье имение Чарлкот-парк находилось недалеко от Стратфорда. Этот сомнительный эпизод из жизни Шекспира описал его первый биограф, а также издатель и комментатор его произведений Николас Роу (1674–1718). Его последователям история противостояния дерзкого юнца и спесивого провинциального аристократа показалась убедительной и правдоподобной, а главное – интригующей; она вносила новые оттенки в скудную на подробности картину молодых лет драматурга. Согласно версии Роу [16] , Шекспир неоднократно вторгался в частные угодья сэра Льюси – то ли ради изобильной дичи, водившейся в заповеднике вокруг Чарлкота, то ли из чистого азарта, а возможно, и ради свиданий с дочерью лесничего (которые выдумали богатые на фантазию шекспироведы следующих поколений). По легенде, нарушитель даже подвергся наказанию в форме порки (хотя по законам елизаветинского времени за подобные проступки полагался штраф в размере, троекратно восполняющем причиненный ущерб, или заключение под арест на три месяца) и отомстил обидчику в присущем ему духе, написав язвительную балладу. Более дотошные исследователи усматривают портрет самого сэра Льюси в персонаже по имени Шэллоу из комедии «Виндзорские насмешницы» [17] .
16
Николас Роу полагался на текст архиепископа Ричарда Дэвиса, священника из Глостершира, увлекавшегося историей родного края. Дэвис не был биографом Шекспира, но приводит несколько эпизодов из его жизни, чаще всего непроверенных или просто анекдотических.
17
Основанием для такого отождествления служит звучащий в комедии каламбур, построенный на омонимии родового имени сэра Томаса – Льюси (Lucy) и слов «вшивый» (lousy) и «щуки» (luces). В устах другого персонажа комедии, пастора Эванса – валлийца, – двенадцать серебряных щук (the dozen white luces) на гербе судьи Шэллоу превращаются в двенадцать вшей (the dozen white louses). На гербе семейства Льюси действительно были изображены щуки, правда, три, а не двенадцать, как у Джона Дадли, первого графа Нортумберленда. Щуки в разных количествах встречались на гербах многих семейств и даже профессиональных гильдий (например, торговцев рыбой). Те же символы присутствовали на геральдическом знаке судьи Уильяма Гардинера, с которым у Шекспира был конфликт по поводу закрытия театра «Лебедь». Гардинер угрожал Шекспиру арестом и вообще был известен своей предвзятостью и продажностью, кроме того, он был женат на женщине по имени Фрэнсис Льюси. Этот пример показывает, какой зыбкой может оказаться теория, построенная на одной-двух деталях, однако в шекспироведении подобный подход к фактам нередко преобладает.