Уинстон, берегись!
Шрифт:
Кира опустилась на колени и почесала меня за ухом. Кажется, в отличие от Одетты, она понимала, что только что сильно ранила мои чувства.
– Милый, я вовсе не хотела тебя обидеть. Но в последнее время я и правда стала задумываться о твоих пищевых привычках. Прежде всего из-за этой ужасной истории, которую только что услышала и непременно должна тебе рассказать!
Ужасная история, связанная с едой?!
Это может значить только одно: грядет голод! Я так и знал! Значит, я был прав – Рождество нужно, чтобы как следует поднакопить жирка!
Кира взяла меня на руки и очень серьезно посмотрела мне в глаза:
– Уинстон, я узнала, что в нашем районе какой-то
Смертельно опасно?! Отравленная приманка?! Здесь, у нас в округе?! Милосердный кошачий бог – это же просто кошмар! Ужасные новости для всех кошек на Хохаллее, хуже не придумаешь. Мне и самому доводилось находить на улице лакомые кусочки. Страшно даже подумать, чем это могло закончиться! Но вот кого я точно должен предупредить, так это Спайка! И как можно скорее!
– В общем, милый, не ешь ничего из чужих рук, понятно? – повторила Кира. Она казалась по-настоящему обеспокоенной. – Давай-ка лучше я приготовлю тебе еще немножко гусиной печенки, хорошо?
Ну ладно, пожалуй, предупредить Спайка я успею и завтра. Сегодня он наверняка уже где-нибудь дрыхнет. Но завтра с утра первым же делом побегу во двор и поделюсь этой ужасной новостью!
Хотя после превосходной трапезы из гусиной печенки остаток вечера я провел, лениво растянувшись на диване, где меня по очереди гладили то Кира, то Вернер, спалось мне этой ночью из рук вон плохо. Во сне я видел горы отравленных сардин в масле. На фоне этих леденящих сердце картин гремел невыносимый концерт для блок-флейты. Я беспокойно ворочался в своей корзинке, представляя себе, что тоже съел приманку и теперь мучаюсь от страшной боли в животе. Невероятно, но боль была пугающе правдоподобной. В какой-то момент мой желудок даже стало сводить судорогой – казалось, что в живот вонзаются тысячи маленьких иголочек, и это ощущение все усиливалось. Измученный, я открыл глаза и попытался вырваться из кошмара. Но боль не утихала. Встрепенувшись, я прислушался к своим ощущениям и понял: это никакой не сон. У меня на самом деле ужасно болит живот!
Об одеялах и грелках. А также о детях, растущих в саду
Кира не любит спать в полной темноте, поэтому всегда оставляет дверь в свою комнату приоткрытой. Я пробрался внутрь и кое-как доковылял до ее кровати – запрыгнуть на нее у меня не хватило бы сил. В животе тем временем все бурлило, как в забытой на плите кастрюле с супом.
Я жалобно мяукнул в надежде разбудить Киру. Если кто-то и догадается, что я пал жертвой коварного отравителя, то только она. Ведь моя подруга
Может, все же попытаться запрыгнуть на кровать? Я приподнялся на задних лапах и посмотрел вверх. Хм. В нормальных обстоятельствах это не было бы проблемой, но в моем нынешнем плачевном состоянии… Исключено!
И тут мне в голову пришла другая идея, связанная с одной особенностью двуногих. А именно – с тем, что у них нет шерсти. И одно из множества связанных с этим неудобств заключается вот в чем: без одеяла они быстро замерзают и часто просыпаются. Я это знаю точно, потому что Вернер терпеть не может, когда я – редко, крайне редко – решаю вздремнуть вместе с ним. Если я в такие моменты, пытаясь поудобнее устроиться у него в ногах, случайно сдвигаю плед, он сразу же просыпается и начинает ругаться, потому что у него мерзнут ноги. Такие вот люди неженки. Вообще говоря, они во многом устроены так, что в дикой природе и двух дней бы не протянули. Впрочем, я отвлекся.
Сейчас главное – сосредоточиться на претворении в жизнь моей идеи. Вытянув лапу с выпущенными когтями, я зацепил краешек свисавшего с кровати одеяла и осторожно потянул его вниз. Одеяло поползло сначала медленно, затем заскользило все быстрее, пока наконец полностью не оказалось на полу. Получилось! Теперь нужно немного подождать.
Долго терпеть мне, впрочем, не пришлось, потому что не успел я досчитать до десяти (а поверьте, я мог бы!), я услышал вздох Киры. Она беспокойно заворочалась в постели, потом села и включила ночник. Коротко оглядевшись, она заметила меня:
– Уинстон, ты что, стащил мое одеяло? Это еще что такое?! Декабрь на дворе, я замерзла!
Сама виновата! Почему не носишь шерстку? – хотелось ответить мне. Но поскольку я не умею говорить, да и боль в животе беспокоила меня куда больше, чем отсутствующий у Киры мех, я ограничился жалобным мяуканьем.
Кира тут же вскочила с постели и опустилась рядом со мной на колени:
– Ой, бедненький! Что это с тобой? Ты так грустно мяукаешь!
Мое мяуканье перешло в стон, я завалился на бок и стал от боли перекатываться из стороны в сторону. Кира осторожно погладила меня одной рукой по спинке, а другой – по животу.
Ай-ай! Я вздрогнул и перестал кататься по полу. Кира очень осторожно взяла меня на руки и положила к себе на кровать:
– Что-то ты мне не нравишься, Уинстон! Живот у тебя совсем твердый! Что же с тобой такое?
Ах, если бы я знал! Могу лишь надеяться, что это не дело рук коварного кошконенавистника и моя жизнь не подошла к закату. Хотя в последнее время я, кажется, не ел ничего на улице – по крайней мере, не припоминаю такого, – но совсем исключать эту возможность нельзя. Когда дело касается вкусной еды, я, к сожалению, нередко теряю силу воли! Запросто мог и подобрать между делом какой-нибудь лакомый кусочек.
Я приподнял мордочку и попытался заглянуть Кире прямо в глаза в надежде, что она поймет, как скверно я себя чувствую. Чаще всего телепатия такого рода у нас с Кирой работает просто отлично. Наверное, это потому, что однажды мы нечаянно поменялись телами и обнаружили, что умеем читать мысли друг друга. Звучит странно, но так оно и было. С тех пор мы с Кирой так сблизились, что всегда можем угадать, о чем думает другой.
– Уж не отравили ли тебя? Неужели это дело рук кошконенавистника?!