Украденная роза (Соблазненная роза)

Филлипс Патриция

– Как долго я ждала… чтобы ты вот так меня прижимал и ласкал! – шепчет она в ответ, чуть хриплым от страсти голосом. – Ты моя любовь, Гарри. И ее не разрушат ни время, ни расстояния.

Он заглушил ее последние слова поцелуем и стал жадно вслушиваться в каждый вскрик, вырывавшийся из ее уст, когда он снова вторгся в нее, достигнув самых заветных глубин, а она кричала от наслаждения, почти непереносимого, все более и более острого.

Они плавали в океане страсти, выныривая лишь для короткого отдыха и успокаивающего поцелуя, потом снова бросались

в эти упоительные волны. Вновь и вновь Генри сливался с Розамундой, пока не изнемог от блаженства. Ни с одной из прежних своих женщин он не испытывал такой всепоглощающей жгучей страсти, никогда еще жажда соития не была столь неутолима.

ГЛАВА ВОСЬМАЯ

Порыв резкого северного ветра швырнул им в спины клубы снега. Розамунда и Генри возвращались в гостиницу с благодарственной мессы в честь победы Ланкастера, которую служили в соборе.

Розамунду просто ошеломило великолепие храма. На протяжении всей службы она не могла насмотреться на огромные витражи, на тонкую резьбу деревянных панелей, освещенных свечами. На высоком алтаре мерцал золотым шитьем покров, и столь же богатым было облачение священника, достойное самого короля.

– Давай-ка слегка перекусим – и в седло, вырвемся из этих стен погулять. Ты согласна? – спросил Генри, обнимая ее за плечи.

– Ты возьмешь меня с собою? – обрадованно переспросила Розамунда. Ой как славно было бы скакать среди деревьев под вольным небушком, где тебя не толкают снующие повсюду на тесных улочках горожане.

– Значит, я угадал: ты не прочь глотнуть свежего воздуха, – сказал Генри, увертываясь от едва не упершейся ему в лицо кипы циновок, которую тащил согнувшийся вдвое продавец, пытаясь пробраться на людную Лоп Лейн.

– Да, очень хочется провеяться на ветерке, и чтобы никто тебя каждую минуту не толкал. Проехаться верхом будет просто райским удовольствием, хотя сегодня подморозило.

– Небольшой морозец – это не помеха. Впрочем, леди, выбирайте, что вам более угодно: чуть померзнуть или задыхаться в городском смраде.

Розамунда состроила капризную гримаску, обдумывая выбор:

– Лучше уж померзнуть, хотя это тоже не слишком приятно.

Боковая калитка во дворе собора выходила прямо на Лоп Лейн, и очень скоро Генри и Розамунда были уже в гостиной «Кобыльей головы», где уютно пылал очаг. Им подали немного баранины, хлеба, по кружке подогретого эля и по горстке миндаля. Хлеб для его светлости пекли особый – пышный да белый. Прочие постояльцы жадно поглядывали на ужин Розамунды и Генри, сами они ели черный хлебушек, запивая кислым пивом.

Генри приказал, чтобы к его возвращению приготовили что-нибудь более сытное, и они с Розамундой поднялись по узкой лесенке к себе. Очаг был растоплен, а на сундучке в изголовье стоял поднос с вином и сладким печеньем. Розамунда увидела вдруг второй сундук – раньше его не было.

– Смотри-ка, они тут решили, что для нашей одежды одного сундука мало, – сказала Розамунда, проведя пальчиком по резной крышке. Генри ничего не отвечал, и Розамунда сочла,

что он не желает оторваться от кубка с вином, однако, подняв глаза, увидела на его лице хитрую улыбку. Стало быть, он что-то знал про этот сундучок.

– Это подарок? – удивленно спросила она и, подойдя к мужу, запустила руку в расстегнутый ворот и принялась поглаживать ему шею. – Отвечайте, милорд, не то я вас задушу.

– Вот уж не верю, ведь не для этого ты так долго за мною охотилась, – он сжал ее ладони. – Греховодница, пол-Йоркшира проехала, чтобы соблазнить мужчину.

– Ты сам меня позвал.

– Твоя правда, только никак не ожидал, что ты все же приедешь.

– Не ожидал? Но я написала тебе. И не моя в том вина, что твоего горемычного посыльного, который вез тебе весточку, загубили грабители.

– Да, я как тебя увидел, просто не поверил своим глазам. Хорошо, у меня крепкое сердце, а могло бы и не выдержать такого счастья. Ты – в моей постели, и совершенно раздетая! Я думал, мои дружки подсунули мне какую-нибудь потаскушку.

– Потому что ты и сам их часто к себе водишь? – Она старалась говорить шутливо, но ей не удалось спрятать боль.

– Наоборот, потому что не вожу. Очень беспокоятся о моем здоровье, полагая, что мне может сильно навредить долгое воздержание.

Как ей хотелось поверить этому дурашливому объяснению…

– Ты за все это время ни разу мне не изменил? – дрогнувшим голосом спросила она.

– Конечно же нет, глупышка.

Генри прижал ее к себе и чмокнул в холодный нос. Его глаза заблестели, подернувшись влагой. Розамунда, не желавшая показать, как ранит ее даже сама мысль о его неверности, спрятала лицо у него на груди.

– Ну-ка давай – загляни в сундучок, – попросил Генри. – Там кое-что для тебя припрятано.

Они вдвоем открыли серебряные филигранные затворы: Розамунда увидела какую-то темную материю, тщательно сложенную и заполнившую почти весь сундук. Они вдвоем стали вытаскивать это довольно увесистое одеяние. Генри хорошенько его тряхнул, чтобы расправить, и почти до полу хлынули складки густозеленого бархата, отороченные широкой каймой мягчайшего беличьего меха. Розамунда ахнула, увидев, как красив этот плащ – на меховом подбое, с роскошным капюшоном.

– Мой тебе подарок к Рождеству, женушка, – грустно произнес он, накидывая бархатное диво ей на плечи.

– Мне? – Она провела рукой по нежащему кожу ворсу. Столь красивого плаща она еще не видывала.

– Когда я понял, что уже не увижусь с тобой в Поунткрэфте, убрал его в сундук. А купил я этот плащ у одного заморского купца и берег его пуще золота.

– Ах, Генри, красота-то какая… Чем мне тебя отблагодарить? – вскричала Розамунда, кинувшись его целовать.

– Ты же всегда умела это делать. – Он озорно усмехнулся, обойдя ее кругом, чтобы полюбоваться. На сочной зелени бархата волосы Розамунды казались почти рыжими. Генри сорвал с ее головы повязку, и шелковые кудри каскадом упали на плечи. – Вот какая прическа требуется для этого плаща.