Украденный сон
Шрифт:
– Ну что ты все спрашиваешь? Можно, конечно.
Познакомившись по телефону с бабушкой девочки Юли, у которой есть компьютер, и взяв с нее клятвенное заверение, что Надюша Ларцева либо будет отправлена домой до наступления темноты, либо ее проводит до квартиры кто-нибудь из взрослых, Володя позвонил дочке и дал ей свое отцовское соизволение на визит к подружке. Настя смотрела на него и думала, что надо быть совсем бессердечным, чтобы упрекать его в плохой работе.
Нет, не повернется у Ольшанского язык поговорить с Ларцевым. И у нее не повернется.
Увидев издалека знакомую рыжую шевелюру,
Сама Настя ни разу в жизни никуда не опоздала. Она была ленива и медлительна, быструю ходьбу не любила, а о том, чтобы бежать вдогонку за автобусом, и помыслить не могла. Здоровье у нее было не очень крепкое, и порой в духоте и давке ей становилось так худо, что приходилось выходить из автобуса или вагона метро, не доезжая до нужной остановки, и отсиживаться на скамейке, поднося к лицу ампулу с нашатырем, которую она всегда носила в сумке. Учитывая свои слабости, Настя планировала маршруты передвижения с большим запасом времени и обычно приходила раньше намеченного срока. А вот о ее друге Леше Чистякове сказать этого было нельзя. Талантливый математик, ставший в тридцать лет доктором наук, он был по-профессорски рассеян и забывчив, чем порой доводил Настю до исступления, путая вторник со вторым числом, а Бибирево с Бирюлевом.
– Ты меня сразил наповал, – сказала Настя, целуя его в щеку. – Почему ты не опоздал, как водится?
– Несчастный случай. Больше не повторится.
Чистяков шутливо подергал ее за ухо и, взяв под руку, быстро повел к эскалатору.
– Что-то ты грустная, старушка. Случилось что-нибудь? – спросил он, когда они шли темными задворками от метро к дому, где жили Настины родители.
– Напрягаюсь, – коротко ответила Настя.
– Из-за чего? Из-за этой женщины?
– Угу.
– Ты же сама просила вас познакомить.
– Оно конечно, но все-таки… Нервничаю, даже не знаю, отчего. Вдруг она мне понравится?
– И что в этом плохого?
– А как же мама? Мне тогда придется как-то выравнивать свое отношение между ней и этой дамой.
– Ну ты загнула, Аська. А если она тебе не понравится, тебе придется пересматривать свое отношение к Лене, так, что ли?
– Именно. И вообще, ситуация какая-то… Двусмысленная.
Может, зря я это затеяла?
– Раз затеяла, значит, не зря. Ты же у меня умница, ничего зря не делаешь. Перестань дергаться.
– Не утешай меня, Лешик. У меня внутри все дрожит. Давай остановимся, я покурю.
– Слушай, ты повзрослеешь когда-нибудь или нет? Ведешь себя, как маленькая девочка: плохая – хорошая, нравится – не нравится.
Они остановились у подъезда родительского дома. Настя уселась на скамейку и вытащила из сумки сигареты. Сделав глубокую затяжку, она взяла Лешину руку и прижала к своей щеке.
– Лешик, я дура, да? Ну, вразуми меня, скажи что-нибудь умное, чтобы я успокоилась. Мне так стыдно, словно я маму предаю.
Леша сел рядом с ней, ласково обнял за плечи.
– Ты действительно еще ребенок, Аська. Тебе тридцать три года, а ты так и не представляешь себе,
– А ты представляешь? Тоже мне, специалист по брачносемейным делам.
Ты же заплесневелый холостяк.
– Я – другое дело. Я до сих пор живу с родителями и наблюдаю их отношения каждый день. А ты уже давно живешь одна, и забыла, что это такое – ежедневно на протяжении многих лет делить с кем-то жилье и бытовые проблемы. И, между прочим, постель. Так что перестань маяться заранее. Докуривай быстрее, и пойдем.
– Лешик, знаешь, о чем я подумала?
– Если бы ты тогда аборт не сделала, нашему ребенку было бы сейчас уже тринадцать лет.
– Как ты догадался?
– А я сам об этом сейчас подумал. И потом, Асенька, мы с тобой знакомы почти двадцать лет. Я научился твои мысли читать.
– Да? Тогда читай дальше.
– Ты подумала, что если бы ты оставила ребенка и вышла бы за меня замуж, то сейчас ты не мучилась бы вопросом о том, насколько этично тебе знакомиться и сидеть за одним столом с любовницей отчима при том, что он все-таки остается мужем твоей матери. Тебе было бы просто не до этого. А может быть, и отношение к проблеме было бы иным. Правильно?
– Леша, хочешь, правду скажу?
– Говори свою правду, и пойдем, я окоченел здесь дожидаться, пока ты перестанешь нервничать.
Он встал со скамейки и потянул Настю за руку. Та медленно поднялась.
– Ну, где обещанная правда? – спросил он с улыбкой.
– Я очень тебя люблю. Но иногда ты меня пугаешь.
– Врешь ты все, – тихо ответил Леша и осторожно погладил ее по щеке.
– Если бы ты меня любила, то не держала бы на холодной улице, когда нас ждут знаменитые папины цыплята. А человек, способный тебя напугать, еще на свет не родился.
Настя прислушалась к ровному дыханию Леши. "Кажется, заснул, – подумала она. – Ну почему природа так неравномерно распределяет свои милости? Одни досчитают до десяти и тут же засыпают. А другие, вроде меня, без снотворного могут пролежать до рассвета с открытыми глазами".
Она встала с постели, накинула теплый махровый халат и на цыпочках вышла на кухню. В квартире было холодно, несмотря на то, что отопление работало вовсю, потому что щели в оконных рамах, а также между балконной дверью и косяком были огромными. Приводить их в порядок было некому, а затыкать ватой или поролоном Настя, по обыкновению, ленилась. Она зажгла на плите все четыре конфорки, и через несколько минут кухня наполнилась удушливым теплом.
Настя перебирала в памяти события прошедшего вечера.
Леша прав, не надо смешивать отношения отцов и детей с отношениями родителей с другими людьми. Напряжение, сковавшее Настю перед дверью родительской квартиры, постепенно прошло, подруга Леонида Петровича оказалась симпатичной и славной женщиной, совсем не похожей на мать, Надежду Ростиславовну. Лешка изо всех сил старался быть остроумным и галантным, и это ему вполне удалось. Во всяком случае, новую знакомую он совершенно очаровал. Отчим, казалось, был всем доволен, кормил их восхитительными цыплятами «табака», никаких вольностей и панибратства по отношению к своей гостье не допускал, и под конец Настю «отпустило». Но неясное чувство вины перед матерью продолжало давать о себе знать и сейчас.