Украина: моя война. Геополитический дневник

Дугин Александр Гельевич

27 августа 2014 в 8:57

Эль-Мюрид о Стрелкове. Известный блогер намекает на то, что Стрелкова вынудили уйти со своего поста в обмен на оказание силовой помощи, решающей для спасения ДНР и Новороссии в целом. Довольно легко вычислить, какие силы стояли за таким ультиматумом и кто, конкретно, испугался Стрелкова. Эль-Мюрид явно знает больше, чем говорит. Самое главное, что Игорь Иванович жив, в безопасности и, думаю, обязательно вернется в строй Русского Дела. Тем или иным образом.

31 августа 2014 в 10:39

Метаполитика

Общество между Капиталом и Традицией

Термин «метаполитика» несколько десятилетий продвигает Ален де Бенуа в духе «грамшизма справа». Речь идет в этом случае о применении тезисов Грамши об автономии интеллектуального дискурса в контексте надстройки и по отношению к базису (экономическое) и даже по отношению к надстройке как политике (относительная автономность политического сегмента надстройки доказана

русским большевизмом и воплощена в ленинизме). Грамши же полагает, что интеллектуалы в любом обществе имеют существенную степень автономии и от базиса, и от политики. Поэтому они могут действовать суверенно: как действовали русские большевики, строя социализм в обществе, где еще толком не утвердился капитализм. Политика опережала экономику. Интеллектуалы же, по Грамши, в свою очередь, могут действовать также на опережение, но теперь и относительно базиса, и относительно политики (партий, государства, политических институтов и т. д.). Автономность интеллектуалов ставит их перед выбором: сказать капитализму «да» или «нет». Грамши называет это заключением «исторического пакта». Если интеллектуал встает на сторону буржуазии, он присягает капиталу и становится лояльным к политическим институтам буржуазного общества. Такая добровольная присяга капиталу называется «гегемонией» или «гегемонистским пактом». Стивен Гилл исследует феномен CFR и Трехсторонней комиссии именно как пакт, заключенный интеллектуалами Запада с мировым капиталом. В обществах цезаризма передовыми отрядами капиталистических реформ оказываются также часто именно интеллектуалы — носители гегемонии: рыночные отношения могут отставать, политические партии и институты буржуазной демократии представлять собой симулякры, но органические псы либерализма атакуют изнутри. И не только потому, что капитал им платит, а буржуазные политические институты продвигают и поддерживают: заключение исторического пакта с капиталом, переход на сторону гегемонии есть экзистенциальный выбор.

И наоборот. Интеллектуал даже в буржуазном обществе может пойти против капитала и буржуазной политики. При этом ему не обязательно быть членом антилиберальной партии. Речь идет о заключении органическим интеллектуалом исторического пакта с исторической силой, стоящей против капитала и буржуазной демократии. Для самого Грамши это было, естественно, выбором пролетариата. Левые последователи Грамши в Европе полностью поддержали эту идею. Будучи мелкими буржуа с точки зрения базиса, печатаясь в журналах, принадлежащих капиталистам и буржуазным партиям, они заключили исторический пакт против капитализма. И это стало нормой для европейской интеллектуальной элиты начиная с 60-х. Быть «коммунистом» для интеллектуала стало престижно. Революция 1968 года и последующие левые реформы в Европе — следствие этой контргегемонистской стратегии грамшистов, результат их исторического пакта с пролетариатом.

Де Бенуа и его группа GRECE, не будучи левыми, но будучи вместе с тем радикальными противниками либерализма и капитала с 70-х годов, решили применить эту же стратегию для распространения своих идей. Не имея политического представительства и тем более экономической инфраструктуры (новые правые стояли за традиционное сословное — трехфункциональное — общество против буржуазного, а такого общества не стало уже с начала Нового времени и буржуазных революций), «новые правые» де Бенуа предложили органическим интеллектуалам-нонконформистам заключить исторический антибуржуазный пакт с Традицией. И снова — как и левые — они могли использовать разные платформы, в том числе и буржуазные, для распространения контргегемонистского дискурса, но не слева, а справа. Это Ален де Бенуа и назвал метаполитикой. Метаполитика — это правая контргегемония, антикапитализм с позиции Традиции и традиционализма.

Это именно то направление, которое чрезвычайно важно для нашей цезаристской системы. Цезаризм прагматичен. Он не столько вырабатывает свой собственный идеологический дискурс, сколько стремится сдерживать либеральную гегемонию. Он тормозит, защищается, а иногда и идет на уступки. Преданные капиталу псы либерализма атакуют его, а цезаризм от них старается отмахнуться, сделав дискурс неопасным для себя. Поэтому цезаризм не может и не хочет оперировать с миром идей: единственные идеи для него — либеральные, но они-то и составляют для него основную опасность. Поэтому сопротивление гегемонии (глобализации, либерализму) не выходит за рамки пассивного сдерживания. Для цезаризма контргегемония, область идеологической контратаки, закрыта и недоступна. Поэтому политика цезаризма реакционная и контрреволюционная, но собственной позитивной активной повестки дня она не имеет. Я раньше недооценивал стойкости цезаризма, полагая, что в России мы еще не исчерпали потенциал политики, а следовательно, обращение к метаполитике не столь актуально. Но постепенно многие наблюдения, и в частности колебания Кремля в отношении проекта «Новороссия», заставляют полагать, что границы цезаризма, в том числе правые, более непроницаемы и тверды, нежели могло казаться ранее. Это делает метаполитику полем наивысшего приоритета. Становление последовательного контргегемонистского дискурса в пользу Традиции не может проходить в условиях конформности политическим основам цезаризма. 14 лет Путина показывают, что это вообще невозможно. Но и прямой атаки на цезаризм сторонникам Русской Идеи ни в коем случае осуществлять нельзя, так как этим непременно воспользуются могущественные силы глобального либерализма, то есть сама гегемония. Возникает патовая ситуация: цезаризм нельзя и далее полностью поддерживать в силу его структурных ограничений (отсутствие собственного смысла, проекта и жесткое, даже грозное — смотри историю со Стрелковым! — нежелание созидать позитивную идеологическую программу), но нельзя и атаковать, так как это немедленно будет использовано пятой колонной, то есть либералами, гегемонией. А этими двумя опциями — либо за Кремль (конформизм и полная апология цезаризма), либо против — вся политика в России исчерпывается. Поэтому перед нами открывается поле метаполитики. Она не противоречит цезаризму, так как он

реагирует только на то, что представляет для него непосредственную политическую угрозу, и особенно на гегемонию (либеральная оппозиция). Все интеллектуальное цезаризму глубоко безразлично, в идеи он не верит. А либерализм в России не имеет достаточно сил, чтобы задавить на корню контргегемонию, так как его главным противником является еще довольно сильный, доминирующий цезаризм. Поэтому именно у метаполитики сейчас есть исторический шанс.

Кроме того, прочитав недавно полученные «Черные тетради» Хайдеггера, впервые опубликованные только этой весной, я обнаружил там — что бы вы думали? — идею метаполитики! Хайдеггер, в 1930-х годах находившийся в обществе победившего национал-социализма, но глубоко не удовлетворенный им и, вместе с тем, в еще большей степени ненавидевший либерализм и коммунизм как политические альтернативы, предлагает сделать бросок вверх. Но не от политики, а к политике, к самой политике, к политической философии, к сущности политики. Хайдеггер сопоставляет этот жест с тем, как философ переходит от онтики (сферы непосредственно данного сущего, феноменального) к онтологии (сфере осмысленного сущего в его логическом измерении, в срезе сущности). Переход от политики к метаполитике Хайдеггер представляет как переход от сущего к сущности. Тем самым метаполитика для него есть политическая метафизика, то есть область, где определяются и устанавливаются начала, смыслы, принципы и структуры, которые позднее ложатся в основу конкретной политики. Метаполитика у Хайдеггера уже не просто метод захвата власти, как у Грамши, не нечто прагматическое, но, напротив, движение от мнимого к истинному, от кажущегося к настоящему, от неаутентичного к аутентичному.

Так как де Бенуа всегда был внимательным читателем Хайдеггера, я не исключаю, что он мог столкнуться с этой хайдеггеровской идеей и ранее.

Итак, метаполитика. Суверенный выбор органического интеллектуала, идущего на опережение экономико-политических процессов. Мы подразумеваем здесь только контргегемонистский выбор, и еще более конкретно — грамшизм справа. Европейский грамшизм справа стал востребованным в условиях победившего либерализма, причем вобравшего в себя укрощенное, кастрированное, безопасное для Системы левачество (чегеваризм оплаченных либералами цветных революций и антиглобалистских хеппенингов). Мы не обращались к метаполитике потому, что в России такой решительной победы либерализма не было ни в 90-х, ни в 2000-х. Все могло случиться в самой политике, мета-политика (которой мы, кстати, все эти 30 лет тем не менее активно занимались) была не столь актуальна как самостоятельная и законченная стратегия. Но мы недооценили цезаризм, который, не являясь прямой либеральной гегемонией, не является одновременно с этим ее истинной альтернативой. Скорее это откладывание, колебание, половинчатость, вечно тянущийся компромисс, симуляция и тщета. Поэтому сегодня явно наступает время метаполитики. Может быть, более активной и напористой, нежели на Западе, более дерзкой, но именно метаполитики, а не политики. Это ситуационный подход. Но если учесть хайдеггеровский смысл, то мы попадаем непосредственно в пространство Четвертой Политической Теории, где теория и праксис принципиально сливаются в нечто целое. Следовательно, метаполитика как политическая метафизика приобретает основополагающее значение.

Не важно при этом, падет ли цезаризм от своих внутренних ограничений под ударами гегемонии или обратится к тому, что находится за пределами своей структуры добровольно, например под воздействием чрезвычайных обстоятельств (это мы называем добровольный переход от «корпорации Россия» к «Цивилизации Россия»). Если будет сформирован полноценный метаполитический полюс, это само по себе будет исторической победой.

Русские интеллектуалы заключают исторический пакт с русской Традицией. И становятся суверенным могуществом, особым метафизическим полюсом. Одно это изменит всю структуру конкретной политики: и фундаментально (в перспективе Хайдеггера и 4ПТ), и даже прагматически, в духе конкретного грамшистского анализа.

31 августа 2014 в 15:18

Час предателя и решающая осень

Если судить по данным Киева, российские войска введены на территорию Новороссии в полной мере 14 июля 2014 года и наращивают там свое присутствие. Это дата отзыва Стрелкова. Далее украинские СМИ демонстрируют взятых в плен срочников российских ВС. Но при этом странное: Порошенко не настаивает на этом и, вопреки всякой логике, поддерживает российскую версию, что «солдаты заблудились». То есть складывается впечатление, что наши войска введены туда по обоюдному согласию. Главным условием является непризнание этого факта с обеих сторон. Официально Москва не только не признает наличие войск на территории бывшей Украины, но даже отрицает факт поддержки ополчению. И снова Киев ведет себя странно: с одной стороны, приводит множество доказательств тому, что это не так, настаивает, что воюет с Россией, но в критический момент всякий раз возвращается к версии о «террористах» и «инсургентах».

Если бы логика сурковских «невводил» была хотя бы отчасти оправданной, полтора месяца участия военных сил РФ («доказательства» чего приводят множества украинских СМИ) было бы вполне достаточно, чтобы «втянуть Россию в войну». Но ника кого оживления в рядах НАТО и даже в США мы на этот счет не наблюдаем. Все ограничивается военными советниками, некоторой технической помощью, определенной финансовой и дипломатической поддержкой. С социологической точки зрения существует не то, что существует, а то, что общество думает, что существует. Для Киева «российские войска на территорию Украины введены». Силовой баланс последнего месяца показывает, что Новороссия действительно получила существенную поддержку. Отсюда и прорыв осады Луганска и наступление на Мариуполь. Война идет, в глазах Киева «войска введены», а вот Запад вмешиваться не собирается. Возникает вопрос: если «войска введены», а складывается впечатление, что это сейчас именно так, то почему этого не признает ни одна из сторон? Вернее, почему, постоянно заявляя об этом и приводя тысячи доказательств, Порошенко на этом не настаивает так, как должен был бы?