Украина. Противостояние регионов
Шрифт:
Из этих виршей я не понял лишь слова «путiвочка» и не поленился полезть за ним в Интернет и сразу же увидел, что путивочка — сорт мелких яблок. А я, грешный, не знал. Тут же рядом было написано, что в Беларуси на Гродненской опытной сельскохозяйственной станции выращивается 3000 сортов яблок. Спросите у современных десятиклассников, что такое бергамот или дюшес, и что вы услышите? Так что, эти называния яблок тоже на украинском языке?
«На поромах» переводится как «на кораблях» (паромах). Как военный историк замечу, что великоросс в XVIII веке никогда бы не назвал посудины Энея кораблями, а назвал бы ладьями, галерами, паромами и т. д. Корабль в XVIII веке — это крупное трехмачтовое парусное судно с 60-120-ю пушками, расположенными на двух
Надо ли говорить, что дотошный любитель народной речи, записав в XVIII веке один в один (без литобработки) рассказы мужиков о рыбной ловле, сексе и драке с соседями у поморов, астраханцев и рязанцев, встретил бы куда больше незнакомых слов, нежели в «Энеиде».
Разумеется, белый свет не сошелся клином на «Энеиде». Возьмем, к примеру, песню запорожцев о взятии ими Варны в 1606 г.
Булла Варна здавна славна. Славнiшi"i козаченьки, Що тoi Варни дiстали I в нiй туркiв забрали.Неужели хоть одно слово в песне непонятно москвичу? Поверьте мне на слово, читать грамоты московских бояр за 1606 год куда труднее, а иной раз без словаря и невозможно.
Нынешние украинские историки говорят об «украинском возрождении» в Малороссии конца XVIII века. Пример — тот же Котляревский с его «Энеидой» и «Наталкой-Полтавкой», а чуть позже — басни и сатирические баллады Петра Петровича Гулак-Артемовского. (Не следует путать с Семеном Семеновичем Гулак-Артемовским (1813–1873), композитором и драматургом.)
Увы, никакого возрождения не было, а появилась мода «а-ля мужик». XVIII столетие — золотой век изящной словесности. На сценах императорских и частных театров ставят пасторали о любви пастушков и пастушек, употребляющих возвышенные фразы.
Естественно, в ответ на это наиболее остроумные дворяне и канцеляристы сочиняют пародии, басни и даже поэмы самым простым и грубым языком.
Так, Иван Барков пишет знаменитого «Луку Мудищева». Наиболее же смешными и озорными дворянству кажутся выражения малороссийского селянства: «О це гарна дивчина та маркиза де Помпадур!»
И вот князь Шаховской пишет пьесу «Казак-стихотворец», имевшую бешеный успех на сценах Харькова, Полтавы и Санкт-Петербурга. В доме обер-камергера Александра Нарышкина «Казака» показывали даже лицам августейшей фамилии.
Любопытно, что Александр Шаховской создал и «анекдотическую» оперу… «Иван Сусанин», причем еще до войны 1812 года.
Увы, язык Шаховского не понравился самостийникам, и его исключили из «возрождателеи» украинского языка, оставив лишь Котляревского.
Для эпохи нового украинского «возрождения» недостаточно пары третьеразрядных баснописцев. Треба еще политиков и историков. Ими и оказалась пара проживавших в Малороссии греков — Полетик и Капнист.
Греки — уроженцы острова Занте отец и сын Капнисты — в 1711 г. поступили на русскую службу, а по другой, куда более вероятной версии они были взяты в плен в ходе Прутской кампании и стали служить русским. Вскоре Василий Капнист поругался с отцом Петром Христофоровичем и был усыновлен изюмским сотником Павлюком. После смерти Павлюка Василий унаследовал изюмскую сотню, а в 1737 г. стал миргородским полковником.
Василий Петрович Капнист был смелым офицером, но его прямо-таки тянуло в политические интриги. Так, в конце 40-х годов XVIII века он стал участником заговора против гетмана Разумовского. Заговорщики хотели отравить гетмана и призвать крымскую орду. В награду хан Селим Гирей должен был получить «в ясыр Заднепровские места от Архангельской до устья Тясьмина». Однако канцлер Александр Бестужев сумел замять дело. Капниста лишь выслали с Гетманщины в Слободскую украину.
Сын Василия Капниста, тоже Василий, несколько лет прослужил в гвардии, а затем
В начале 1791 г. Василий Васильевич отправился к прусскому королю Фридриху-Вильгельму II. 24 апреля 1791 г. кабинет-министр прусского короля граф Эдвард-Фридрих Герцберг встретился с Капнистом, о чем подробно написал королю Фридриху-Вильгельму II: «В конфиденциальном разговоре шляхтич Капнист заявил, что послан с миссией своими земляками из la Petite Russie ou Ukraine Russienne, которые, доведенные до отчаяния произволом русских властей, в частности князя Потемкина, хотели бы знать, могут ли они в случае войны рассчитывать на протекцию прусского двора, если они попытаются сбросить иго. Капнист объяснил, что речь идет о бывшей стране запорожских казаков, чьи привилегии ликвидированы, а сами они порабощены. В этой стране по указу русской императрицы создано 28 полков по 800 человек в каждом, хотя представители старых фамилий хотели бы возобновить на своей территории Конституцию (l'ancienne Constitution des Cosaques)».
Как видим, речь Капниста была полным бредом, никто поднимать восстание в Малороссии и не думал. Но политический момент Василий Васильевич выбрал верно. Прусский король был крайне недоволен успехами русского оружия в турецкой войне и серьезно размышлял о вооруженном вмешательстве. Однако по здравом размышлении Фридрих-Вильгельм отказался от безумной затеи, и Капнист уехал в родную Обуховку несолоно хлебавши.
Второй грек — Григорий Андреевич Полетик (1725–1784) — похвалялся, что его дед и дядя вместе с Мазепой перешли к шведам, а в 1715 г. вместе с Карлом XII покинули Турцию и отправились в Швецию. Однако тщательный розыск в современных шведских архивах не дал никаких следов пребывания каких-либо Полетиков в армии Карла XII.
И вот «известный украинский патриот» (выражение Грушевского) Григорий Полетик пишет «Историю русов». В этом ему помогает Капнист. О сем историческом труде едко написал Олесь Бузина: «Начало "Истории русов" вполне анекдотично и могло бы сделать честь любому современному мифотворцу. Казаков она производит прямиком от "козар", то есть хазар, названных так якобы "по легкости коней, уподобляющихся козьему скоку". Точно так же "славянами" считает "летописец" и печенегов, "кои питались печеною пищею", и половцев, "живущих в полях", и даже волжских булгар.
В мозгу автора царит совершенная путаница — козьим скоком пронесшись по малопонятным ему древнекиевским временам, он побыстрее переходит к более близкой эпохе — казачьей.
Запорожцев везде описывает он небывало яркими красками, характеризуя непобедимыми воинами. Все неудачи их объясняет непременно "изменами". С негодованием отвергает известия о том, что юридически казачество оформилось достаточно поздно — в XVI веке. Для него оно существовало всегда и всегда пользовалось дворянско-рыцарскими правами. Гетманов же назначает века на два ранее, чем было на самом деле, излагая их фантастический, нигде более не значащийся перечень. Никакого покорения Литвой Украины по "Истории русов" не было — было добровольное соединение — "равное с равным". Весь текст представляет собой скорее художественное произведение, "прикинувшееся" историческим текстом, — смесь безудержного хвастовства и картин самых кровавых расправ. При этом время от времени автор вплетает в рассказ отрывки из всевозможных фантастических "документов" — например, "грамоту" царя Алексея Михайловича, выданную якобы 16 сентября 1665 года казакам и наделяющих их старшину правами благородного сословия: "Жалуем отныне на будущие времена оного военного малороссийского народа от высшей до низшей старшины с их потомством, которые были только в сем с нами походе под Смоленском, честью и достоинством наших российских дворян. И по сей жалованной грамоте никто не должен из наших российских дворян во всяких случаях против себя их понижать".