Украинский Чапаев. Жизнь и смерть легендарного комдива Николая Щорса
Шрифт:
В налаженную жизненную колею семьи Щорсов, как снег на голову, нагрянула беда. Проглядел Александр Николаевич хворобу жены. Казалось, как все – простужалась, кашляла, потом проходило. Были покашливание и ночные потения. Но к весне все обострилось – подурнела лицом, с обострившихся скул не сходил нехороший румянец. Сомнений не стало – чахотка. Откуда только взялась?
Тесть, подвыпив, сокрушался:
– Не уберег… Не ушел я от нее, треклятой хворобы этой. Весь род Табельчуков наказан. Сидит она, вражина, где-то в глуби нас… Дядька
С весенним теплом Александре Михайловне полегчало. С утра до вечера проводила в саду. Яблони цвели буйно, казалось, розовых сугробов намело. И небо чистое-чистое держалось весь май, днями, бывало, не увидишь ни одного облачка. Не помнила, чтобы так остро воспринимала цвета, запахи. Сжималась душа от мысли, что все это может исчезнуть в один день. Держала эти мысли в себе, не делилась тревогой ни с матерью, ни с мужем… Старалась больше времени уделять детям. Перестала даже журить Костю-сорванца. Умилялась старшим, а малую Ольгу, с рук бы не спускала.
Тепло. Дети играются во дворе. Казалось, в пыли развлекается табун воробушек. Далекие поля розовели в лучах заходящего солнца. Над лугом кружили журавли, поблескивая белыми крыльями. Весенний вечер навевал думы.
«Какая же ты роскошная, земля, – думала Александра. – Весело тебя засевать хлебом. Только то в тебе плохо, что чураешься бедного. Для богатого улыбаешься красотой, его кормишь, одеваешь, а бедного принимаешь только в яму…»
Как-то среди дня постучали в забор. По лаю собак, сбежавшихся со всей улицы, догадались: почтарь. Почтальон вручил письмо. Разбирала по складам, за этим занятием и застал ее Николай.
– Сынок, не пойму чтой-то, так коряво буквы проставлены.
Николай взял письмо, прочел громко, отделяя слово от слова. После длинного перечня поклонов от близких и дальних родственников, чуть не ото всех Столбцов, родственники приглашали на свадьбу племянницы.
С этого часа Александра Михайловна потеряла покой. Ехать, непременно ехать. Ни строгие слова мужа, ни уговоры родителей не помогали. Поедет, и все. А то увидит ли когда?
– Чай, первая свадьба у племянниц, – последний довод выставила она. – Да и родню проведать.
Собралась в два дня. Перекупала детвору, перестирала, перештопала. Прощание с детьми было тягостным, как чуяла, покидает их навеки…
Через неделю вернулись дед с бабкой, отец и дядя. Матери с ними не было…
Лето навалилось сразу, едва отзвенел последний звонок. Ученики, одуревшие от радости, вырывались из классов… Ура!!! Каникулы! Речка, лес…
Радовался каникулам и Николай. Но беззаботность доносил всего лишь до порога: не встречает его, как обычно, мать. Теперь он старший в доме после отца. Покинуло озорство и младших, следят за братом широко распахнутыми, полными испуга глазами. Одна Ольга всерьез ждет мамку.
Отец, вернувшись из Столбцов, не водил детей за нос, объявил:
– Нету больше матери у вас, сироты
Наедине со старшим покинуло его самообладание. Не пряча набежавшую слезу, неумело обнимая худенькие плечи сына, жалобился:
– Пропадем мы, Николай, без матери нашей… Куда с малыми-то? А все я…
– Не убивайся, варить я умею, Кулюша стирает уже.
После смерти Александры Михайловны домашние заботы легли на плечи Николая с отцом. Помогали и тетка Зося, и бабка, но не разрываться же им на два двора. Частые суточные отлучки приводили Александра Николаевича в отчаяние. Пятеро! Мал мала меньше.
Но самая большая помощь, как всегда, пришла от тестя. Вот уж поистине тесть – светлый ангел Александра Николаевича. Намертво приковала его жизнь к семье Табельчуков. Всю жизнь, как есть, ощущает доброе слово и твердую руку. Как ни тяжело Михайле вспоминать дочь-покойницу, у самого сердце разрывается, а заговорил первым:
– Не бейся, Александр, как муха о стекло. Выход один – надо вводить женщину в дом. Как ни верти, а дому нужна хозяйка, детям мать. Конечно, не все сразу явиться – хозяйка, мать, жена. Чем-то придется и поступиться…
Тесть же навел на мысль, кого можно было бы просватать, назвал дочку Константина Подбело, машиниста. Украдкой Александр стал приглядывался к девушке. Еще моложе покойницы. Видная. Рослая, белолица, кареглаза, с кудрявой шапкой волос. Не вышла вовремя замуж, теперь уж попала в ряд засидевшихся девиц.
Через несколько дней осторожно высказал сомненье тестю: пойдет ли она за него?
– Не беспокойся. С Костеем Подбело, батькой ее, уж обмозговали, – успокаивал Михайло. – Дай срок. Ты детей подготавливай…
Вскоре стал замечать Александр Николаевич, что Подбело оказывает ему внимание, снимает картуз при встрече, а встречаются паровозами, заливисто сигналит.
Все как бы шло по задуманному. Как-то вечером, перекупав малых, уложив их, они, трое мужчин, засиделись за самоваром. Александр Николаевич хотел было начать разговор о предстоящей женитьбе, но совсем неожиданно заметил настороженный взгляд Николая. От этого взгляда вдруг слова, какие собирал он несколько дней, вылетели из головы. Он больше побаивался Константина – ослушник, драчун, жди всегда от него выходку… Но Николай?! Послушный, умница… Понял: именно Николай встанет на пути. Мать любил и больше всех был привязан к ней. Не попадая струей из самовара в чашку, чертыхаясь, Александр Николаевич несвязно заговорил:
– А была бы мать… Не возились мы с вами до полуночи. Накупать надо, накормить, уложить… А там стирки – гора!
– Сам постираю. Ты ложись, чуть свет вставать, – отозвался Николай, искоса поглядывая на неловкие руки отца.
– Ишь, сам он… – ни с того ни с сего обозлился Александр Николаевич. – Сам все не переделаешь. Корова, гуси, куры, индейки. А зима на носу… Две печи топить!
– Вот проблема, – вмешался Константин, не понимая, что так вдруг не поделили брат с отцом. – Дров наколоть да уголь засыпать… Покуда мы в школе, Кулюша доглядит за огнем…