«Украинский вопрос» в политике властей и русском общественном мнении (вторая половина XIХ в.)
Шрифт:
Корф четко выделил суть проблемы и сформулировал ассимиляторский подход к ее решению: «Народ, находясь в самом начале своего развития, легко уступит и подчинится всякому, кто захочет и, главное, сможет с умением взяться за его развитие [396] ». Он ясно видел необходимые условия для успеха этого проекта. «В настоящую минуту малороссийский народ видит связь с Россиею в царях, сродство в религии, но связь и сродство сделаются еще сильнее, еще неразрывнее {…} Путь к этому — железная дорога. {…} Не одни товары движутся по этой дороге, а книги, мысли, обычаи, взгляды {…} Капиталы, мысли, взгляды, обычаи великороссийские и малороссийские перемешаются, и эти два народа, и без того так близко стоящие один от другого, сперва сроднятся, а потом и сольются. Пускай тогда украйнофилы проповедуют народу, хотя бы и в кипучих стихах Шевченки, об Украйне и борьбе ее за независимость, и о славной Гетманщине» [397] . Обращал Корф внимание и на миграцию рабочей силы как на инструмент ассимиляции, ссылаясь на пример фабрик купца Н. Терещенко [398] в Черниговской губернии, где из 5 тысяч рабочих две трети были великороссы [399] . Корф счел нужным особо возразить против любых планов институциализации Малороссии, упомянув ходившие тогда слухи о создании Малороссийского генерал-губернаторства во главе с Галаганом и о планах учреждения должности Окружного начальника войск в Малороссии [400] . В целом позиция Корфа была весьма трезвой, основанной на понимании механизмов национальных процессов и свободной от идеологических шор, а для того чтобы написать в рапорте Александру II,
396
РГИА, ф. 908, оп. 1, ед. хр. 231. Л. 12 об.
397
Там же. Л. 20. Отметим, что Катков, излагая в 1865 г. первоочередные, по его мнению, меры по обрусению Юго-Западного края, также поставил на первое место задачу связать железнодорожным сообщением бассейны Волги и Днепра. См.: Катков М. Н. Собрание передовых статей «Московских ведомостей». 1865 г. М., 1897. С. 757.
398
Судьба самого рода Терещенко небезынтересна. М. И. Терещенко, внук упомянутого сахарозаводчика малорусса Миколы Терещенко, дававшего деньги украинофилам, стал сперва министром финансов, а затем иностранных дел Временного правительства, сторонником войны до победного конца, а после октября 1917 г. одним из лидеров русской, а не украинской эмиграции.
399
РГИА, ф. 733, оп. 193 (1863 г.), ед. хр. 86. Л. 20 об.
400
Там же. Л. 19—19 об.
Закрытие «Основы», Валуевский циркуляр, ссылка одних украинофилов и вовлечение в правительственную службу в Царстве Поль|137ском других, прекращение деятельности киевской Громады привели к тому, что в развитии украинского национального движения до начала 70-х наступил, по выражению Драгоманова, антракт. В 1864 г. в Российской империи вышло из печати 12 украинских книг, в 1865-м — 5, 1866-м — ни одной, в последующие 3 года по две. Таким образом, за семь лет после издания Валуевского циркуляра вышло столько же украинских книг, сколько за один 1862 г. [401] Драгоманов, заметим, считал, что причина была не только в репрессиях, но и в слабости украинофильского движения того времени, которое не смогло использовать те немалые возможности, которые Валуевский циркуляр оставлял открытыми. «Нужно признаться, что украинофильство показало себя самым слабым и недогадливым из всех либеральных течений в России»,— писал, безусловно, с долей полемического преувеличения Драгоманов [402] .
401
См.: Дей О. I. Книга і друкарство на Україні з 60-х років XIX ст. С. 134; Шип Н. А. Український національно-культурний рух в умовах антиукраїнської політики російського царизму… С. 82.
402
Драгоманов М. Антракт з історії українофільства (1863—1872) // М. П. Драгоманов. Вибране… С. 219—220.
Это, конечно, не значит, что в Петербурге считали проблему вполне решенной. Остается выяснить, насколько эффективно власти империи сумели использовать этот антракт для осуществления той русификаторской программы, которую подразумевали рассуждения Валуева о «невесомой силе», которую прямо излагал Корф и одобрил в замечаниях на полях его рапорта император Александр II.|138
Глава 7
Планы властей по усилению русского ассимиляторского потенциала в Западном крае
Если логика Валуева была реконструирована нами верно, то цензурный циркуляр должен был стать только административным прикрытием русификаторской программы от конкуренции со стороны украинских националистов. Следовательно, чтобы верно оценить адекватность и действенность Валуевского циркуляра как административной меры, нужно внимательнее присмотреться к тому, что же предпринимало или планировало предпринять правительство в эти годы для «обрусения» Западного и Юго-Западного края, для увеличения здесь русского ассимиляторского потенциала.
Докладные записки на этот счет начинают поступать в Петербург от высших должностных лиц местной администрации уже в 1861 г. Кажется, наиболее ранний проект такого рода, сразу привлекший внимание Валуева, был изложен в письме подольского гражданского губернатора Р. И. Брауншвейга министру внутренних дел от 4 июня 1861 г. «Наблюдая положение здешнего края в течение трехлетнего пребывания моего в нем, я пришел к убеждению, что единственное средство упрочить спокойствие здесь и обеспечить край от случайностей политических бурь — это развить в нем русский элемент и сделать его господствующим не в одной администрации, а во всех проявлениях народной жизни, в массе населения, которая состоит здесь из племени, родственного русским по происхождению и вере и нерасположенного, даже враждебного, к полякам» [403] . Бросается в глаза, что Брауншвейг называет вещи своими именами — то есть местное население для него лишь «родственное русским», а потому задача не ограничивается лишь подрывом польского влияния. Предлагаемые им первые шаги — распространение «школ сельских по помещичьим имениям и воскресных по городам», а также открытие в Каменце-Подольском русского театра — свидетельствуют, что его программа имела ясную ассимиляторскую направленность.|139
403
См.: РГИА, ф. 1282, оп. 1, ед. хр. 19. Л. 20—23. Впоследствии Брауншвейг получил высокий пост в гражданской администрации Царства Польского.
С ноября 1862 г. в Петербурге начинает заседать Западный комитет. Валуев подготовил для Комитета специальный «Очерк о средствах обрусения Западного края» и уже в декабре 1862 г. подал царю записку с изложением основных его тезисов. В программе Валуева, как, собственно, и во всех других проектах на эту тему, выделялись два основных направления. Первое — создание в крае привилегированного русского слоя в противовес безраздельно доминировавшей польской шляхте. Путь к этому видели в расширении крупного русского землевладения в крае и увеличении числа проживающих в нем русских дворян. После начала польского восстания правительство было готово добиваться этой цели все более жесткими методами, включая и введение определенных ограничений права собственности для поляков. Попытки реализовать эту часть программы в основном приходятся на время после польского восстания 1863—1864 гг. Земли участников восстания подлежали конфискации. Все польские землевладельцы обкладывались особым десятипроцентным налогом, официально для возмещения нанесенного восстанием ущерба. Полякам было запрещено покупать землю в Западном крае, равно как и продавать ее кому-либо, кроме лиц православного вероисповедания. Об умеренной эффективности этих мер и неумеренной коррупции среди чиновников, которые отвечали за их проведение, подробно написал Д. Бовуа [404] . Однако даже переход значительной части земель в Юго-Западном крае в руки русских землевладельцев не мог дать ожидаемого результата. В великорусских губерниях дворяне в 1858 г. составляли лишь 0,76 % населения, что было существенно меньше, чем даже в таких странах с низким по европейским меркам процентом дворянства, как Англия, Франция, Австрия и Пруссия, где их численность превышала 1,5 %. В Речи же Посполитой, в том числе и на Правобережье, дворяне составляли более 5 % населения [405] . Но главная причина состояла даже не в малочисленности того слоя, которому должны были достаться эти земли, а в слабости ассимиляторского потенциала русского дворянства. Большинство русских дворян в действительности были бедными и не могли приобретать землю по реальным ценам. |140Значительная часть имений, переходивших в «русские руки», доставалась за бесценок чиновникам. В результате среди тех, кто получил землю в Юго-Западном крае, еще более остро проявлялась типичная для русских дворян черта — склонность не жить постоянно в своих имениях. Как следствие, ассимиляторское влияние небогатых, с низко развитым, как и у всего русского дворянства, чувством корпоративной солидарности [406] , и по большей части отсутствовавших в имениях русских собственников не могло идти ни в какое сравнение с влиянием крупных польских землевладельцев, поколениями живших в своих имениях и сплоченных сопротивлением тем
404
Beauvois D. La bataille de la terre en Ukraine 1863—1914. Lille, P.U.L., 1994. Расширенное издание на польском, которым я пользовался: Beauvois D. Walka о ziemie. 1863—1914. Pogranicze, Sejny, 1996. Бовуа показал, что за взятки русские чиновники нередко помогали крупным польским землевладельцам, участвовавшим в восстании, избежать конфискации их имений. Новые русские владельцы тех земель, которые все же были конфискованы или проданы позднее их польскими владельцами, по большей части не жили в своих имениях и не выполняли той роли проводников русского влияния, на которую так рассчитывало правительство.
405
См.: Bush М. L. Rich Noble, Poor Noble. Manchester Univ. Press, Manchester & New York, 1988. P. 8, 10.
406
О том, что русское дворянство по сути так и не стало сословием, объединенным чувством солидарности и способностью отстаивать корпоративные интересы, см.: Raeff М. The Russian Nobility in the Eighteenth and Nineteenth Centuries: Trends and Comparisons // Banac I., Bushkovich P. Nobility in Russia and Eastern Europe. New Haven, Slavica Publishers, 1983. P. 99—122; Haimson L. H. The Problem of Social Identities in Early Twenteetn Century Russia // Slavic Review. Vol. 47. № 1. Spring 1988. P. 1—20.
407
ГАРФ, ф. 109, оп. 38, 1863 г., ед. хр. 23, ч. 175. Л. 4 об. Назимов вообще предлагал исходить из того, что «в Западных губерниях нет вовсе дворянства, ибо наличное польское дворянство никогда ничего не захочет сделать в пользу Русского государства» (там же. Л. 6). Интересно, что, перечисляя области и города, которые должны были подвергнуться русификации, Назимов четко различал территории Западного края с «исконным» восточнославянским населением и местности, где литовцы или евреи традиционно составляли большинство. Последние не должны были, по его мнению, подвергаться немедленной русификации.
В результате даже в 1910 г., когда правительство решилось, наконец, ввести земство в Западном крае, П. А. Столыпин все равно вынужден был отстаивать особые правила земских выборов для этой части империи, чтобы «создать такое новое избирательное собрание, в котором права русского экономически слабого большинства были бы ограждены от польского экономически и культурно сильного меньшинства» [408] .|141
Нас более интересует вторая непременная составляющая этих проектов, а именно политика в отношении крестьянства, влияние на которое и было предметом соперничества русских, польских и украинских националистов. Валуев в своем докладе царю вполне справедливо отмечал: «Мы употребляли для достижения цели только одно средство — силу в тех разнообразных видах, в которых возможно проявление силы. Только две меры имели другое, органическое свойство: воссоединение унии в прежнее время и освобождение крестьян в новейшее» [409] .
408
Столыпин П. А. Речи в Государственной Думе и Государственном Совете 1906—1911 / Сост. Ю. Г. Фельштинский. Нью-Йорк: Телекс, 1990. С. 233.
409
РГИА, ф. 908, оп. 1, ед. хр. 185. Л. 2, 2 об.
Валуев считал, что после освобождения крестьян проблема народного просвещения выдвигается на первый план. «Быстрое учреждение сельских школ на основаниях, обеспечивающих не только поддержание, но и распространение русской народности в крае. Об этом важном предмете давно и много говорят и пишут, но в отношении к нему сделано чрезвычайно мало, а то, что сделано, почти исключительно сделано православным духовенством. Для правильного и успешного устройства дела необходимо вести его в широких размерах, энергически, и по систематически начертанному плану» [410] .
410
Там же. Л. 7 об.
Этот отрывок заслуживает подробного обсуждения, потому что в нем завуалированно затрагиваются два весьма важных вопроса. Во-первых, Валуев пытался намекнуть царю на проблему неопределенности национальной идентичности крестьян Западного края. Замечание, что сельские школы должны были способствовать «не только поддержанию, но и распространению русской народности», можно, конечно, при желании объяснить и тем, что Валуев имел в виду литовского крестьянина. Однако в докладе есть еще несколько таких фраз, которые можно интерпретировать по-разному, что для такого текста уже трудно счесть случайным. Адресат доклада это почувствовал, а потому, словно в ответ на непрозвучавший вопрос, пометил рядом со словами заголовка «о средствах обрусения Западного края» — «т. е. относительно дворянства и городского населения в сих губерниях». Иначе говоря, в 1862 г. Александр II в общении с Валуевым еще не готов был отступить от официальной концепции «беспроблемной» русскости малорусского и белорусского крестьянского населения Западного края.
Во-вторых, рассуждения Валуева содержали плохо скрытый выпад против министра народного просвещения Головнина и его планов. Именно в 1862 г. Валуев потратил немало сил для того, чтобы заблокировать проект развития народных школ в Западном крае, предложенный Головниным. План МНП развивал идеи, которые еще в 1859 г. выдвинул при поддержке киевского генерал-губернатора кн. Васильчикова либеральный попечитель Киевского учебного округа |142знаменитый хирург Н. И. Пирогов, предлагавший «образовать учителей для сельских школ из молодых крестьян, которых можно было бы в два года обучить грамоте, счету и способу наглядного обучения в особых педагогических семинариях» [411] . Тогда против этой идеи выступил Синод, требовавший оставить начальное обучение в руках духовенства. В апреле 1860 г. царь принял сторону Синода и разрешил начать обучение грамоте силами приходских священников. Согласно официальным данным, к началу 1862 г. в 4 тысячах приходских школ, из которых около 3 тысяч были созданы в 1860—1861 гг., обучалось более 60 тыс. человек [412] . Впрочем, есть основания подозревать, что тут не обошлось без традиционного русского греха — приписок. Драгоманов упоминает, что во время епископских проверок одних и тех же учеников показывали по несколько раз, перевозя их из одной школы в другую [413] . Качество обучения в этих школах, где по методикам, не претерпевшим больших изменений с XVII в., преподавались лишь начальные навыки чтения и письма на русском и церковнославянском — при этом нередко начинали с церковно-славянского! — было поводом для смеха сквозь слезы по всей империи. Даже Корф, упомянув в рапорте царю от 1863 г. о потенциальной роли духовенства как проводника ассимиляции, не стал развивать эту тему, а лишь оговорился, что «до окончания предпринятого улучшения его быта о нем ничего сказать нельзя». [414]
411
РГИА, ф. 908, оп. 1, ед. хр. 174. Л. 1.
412
Там же. Л. 2, 28 об.
413
Драгоманов М. Антракт з історії українофільства (1863—1872) // М. П. Драгоманов. Вибране… С. 210. Вот что писал, пусть даже несколько преувеличивая, в своем дневнике уже в 90-е гг. о масштабе приписок генерал А. А. Киреев, которого никак нельзя заподозрить в каком-то антиклерикализме: «Гр. Толстой, министр внутренних дел, говорил Георгиевскому, что, по его совершенно точным сведениям, церковные школы существуют только на бумаге. {…} Один предводитель дворянства говорил Георгиевскому, что в его местности, по отчетам церковного ведомства, считается 104 (или 94) школы. В действительности же есть 4 или 5». Цит. по: Зайончковский П. А. Российское самодержавие в конце XIX столетия… С. 365.
414
РГИА, ф. 733, оп. 193 (1863 г.), ед. хр. 86. Л. 19 об.