Украсть у президента
Шрифт:
Горецкий впился взглядом в ее лицо. Она заметила это, пожала плечами:
– Это я знала. Ваня сам однажды мне сказал такое: «Я работаю на президента».
– «На президента»? Или «с президентом»?
– «На президента».
– А что он имел в виду?
– То и имел, – сказала женщина. – Вы ведь сами в курсе.
– У нас служба немножко разная была, – сообщил Горецкий. – И я про Ваню многое не знаю. Я вам уже говорил.
– Он ничего мне больше не сказал. Но я поняла, что он на самом верху там где-то.
– Фамилии он какие-нибудь называл?
– Нет.
– Фотографии привозил?
– Да.
– Интересно
Женщина сняла с полки фотоальбом. Иллюстрированная история жизни Вани Алтынова. Маленький грудничок. Вот ему уже несколько месяцев. Передвигается на четвереньках, ходить еще не может. Вот он уже пошел, папа и мама поддерживают его, чтобы не упал. Марию Николаевну трудно узнать в этой женщине. Что делают с людьми годы и беды! Карапуз с игрушечной машиной. На море. На скамье. С велосипедом. С каждой фотографией становится все старше. Вспышка фотоаппарата раз за разом выхватывает из череды дней одного и того же человека, фиксируя, как он меняется со временем. Выпускной утренник в детском саду. Школа. Год за годом. С одноклассниками и без. И уже не появляется мужчина, поддерживающий крохотного Ваню. В классе. На экзамене. При вручении аттестата. Солдат. Уже взгляд не мальчика, но мужа. А потом временной провал, и сразу – фотография Алтынова в форме старшего лейтенанта милиции. Точно такую же Горецкий видел в материалах уголовного дела, по которому проходил Иванов Виталий Сергеевич. Этого человека Иванов якобы убил.
– Странно, – сказал Горецкий. – Почему форма милицейская? Разве Ваня служил в милиции?
– Нет, не служил. Сказал, что у товарища одолжил. Поозорничал, в общем.
– Эту фотографию он вам привез?
– Да.
– Когда?
– Незадолго…
Мария Николаевна судорожно вздохнула. Значит, больше фотографий не было.
– А остальные фотографии? – спросил Горецкий. – Тут вот он солдат. Тут вот уже офицер, пускай даже форма на нем чужая. Но ведь разница между фотографиями – несколько лет. Неужто не фотографировался?
– Может, и фотографировался. Но у меня ничего нет.
– И не было?
– И не было.
– А когда вы последний раз его видели?
– В девяносто девятом году. В феврале.
– Он один приезжал?
– Один.
– Побыл, уехал… И больше не объявлялся?
– Нет.
– И не звонил?
– Звонил.
– Когда?
И снова она сказала:
– Незадолго…
– Что говорил? – продолжал свой вежливый допрос Горецкий.
– Как обычно.
– А что было обычно?
– Что у него все нормально. Спрашивал, как мои дела, как здоровье. Говорил, что денег вышлет…
– Выслал?
– Нет. Не успел.
– И с тех пор – никаких весточек?
– Ну какие весточки! – сказала Мария Николаевна скорбно.
– Но, может быть, за эти годы происходило что-нибудь, что вас удивило, – вкрадчиво произнес Горецкий. – Какие-нибудь странные события. Телефонные звонки. Может быть, на вас кто-то выходил…
– Кто выходил? – посмотрела непонимающе женщина.
– Кто-то, кого вы прежде не знали. Или знали… Кто был когда-то связан с вашим сыном…
– Нет, – сказала Мария Николаевна, и в глазах ее уже угадывалось недоумение. – А вы о чем вообще говорите?
– Скажите, а у вас никогда не возникало
– Это вы о чем? – изумилась женщина.
– Значит, ничего такого вам в голову не приходило?
Мария Николаевна смотрела растерянно.
– Вы были на суде? – спросил Горецкий.
– Н-нет.
– Почему?
– Я слегла.
– Что с вами такое случилось?
– Мне плохо очень было. Когда мне сказали…
– Кто вам сказал?
– Я не знаю. Это по работе Ваниной. Из ФСБ, наверное. Приехали и объявили, что он погиб.
– Вы их помните?
– Нет, – покачала головой Мария Николаевна. – Это вряд ли. Я как в тумане была. Мне даже укол сделали.
– Кто? – быстро спросил Горецкий.
– Врач.
– Какой врач?
– С ними был врач.
– С ними? – уточнил Горецкий. – Или они вызвали «скорую помощь»?
– Нет, он с ними уже был. Знали, наверное, что может что угодно со мной случиться, и позаботились заранее. Организованно, в общем. Военные люди, у них во всем порядок.
– Но и после укола лучше вам не стало, – понимающе сказал Горецкий.
– Да. Такое горе! Как я вообще это выдержала? Меня в больницу. В отдельную палату…
– Что за больница?
– Больница ФСБ.
– И долго там лежали, – сказал проницательный Горецкий.
– Да.
– И на суд не попали.
– Не попала. Категорически мне запретили.
– Кто запретил?
– Врачи.
– Какие врачи? Их что – много было?
– Нет, это я так выразилась. Мой лечащий врач. Дмитрий Степанович Фролов. Вам, говорит, нельзя ни в коем случае. Запрещаю, говорит.
– И сына вашего без вас похоронили.
– Нет, на похороны отпустил, – сказала Мария Николаевна. – Потому что нельзя, чтобы не проститься.
– Вы сына в гробу видели?
Женщина посмотрела на Горецкого остановившимся взглядом.
– Вы сына видели? – упорствовал безжалостный Горецкий.
– Н-нет.
Он видел, как у нее задрожали губы.
– Об-бгорел, – сказала женщина, запинаясь. – В-в закрытом гробу х-хоронили.
И во взгляде ее добавлялось безумия.
– Мария Николаевна! – мягко произнес Горецкий, глядя на собеседницу гипнотизирующе. – Я приехал к вам, чтобы договориться от эксгумации.
– Об экс… Об чем? – спросила женщина, захлопав беспомощно ресницами.
– О вскрытии могилы.
– Зачем?! – ужаснулась Мария Николаевна.
– Вполне возможно, что там – не ваш сын.
– А чей?!
– Не знаю. Но там не Иван.
– А Иван?!
– Мария Николаевна! Я не знаю этого твердо, но вполне возможно, что ваш сын жив. Только мы пока не знаем, где он.
Главврач вызвал в свой кабинет Дмитрия Степановича Фролова, и пока тот добирался длинными больничными коридорами до начальственного кабинета, главврач сосредоточенно изучал какие-то бумаги, лежащие перед ним на столе, а на Горецкого демонстративно не обращал внимания. Наконец, пришел Фролов. Толстенький. В очках. Из-под белой шапочки выбиваются реденькие волосенки, но Горецкий готов был биться об заклад, что под шапочкой Фролова скрыта ослепительная лысина. Пухленькие пальчики. Фролов вошел. Вытянул руки по швам, словно это не больница была, а казарма, и воззрился на своего шефа с преданностью хорошо выдрессированного пса.