Укрощение строптивых
Шрифт:
— Думаешь, я позволю тебе выйти на сцену с таким носом? — неприязненно хмыкнул он. — Своим клювом ты распугаешь мне всех зрителей!
Усилием воли Алена задушила рвавшиеся из горла всхлипы. Разве важно, какой у артистки нос? Ведь в танце ищет выход тоскующая, трепетная душа.
Примерно в таком роде, дрожа от страха и надежды, она и высказалась.
Привередливый арт-директор небрежно усмехнулся:
— Ладно, переодевайся!
Кандидатку отвели в маленькую комнатушку с огромным зеркалом во всю стену.
Почти два месяца Алена носилась
И вот теперь под рваную музыку Стравинского на сцену выпорхнуло странное существо — воздушное, прекрасное, таинственное… С первого взгляда невозможно было угадать, кто это, мужчина, женщина, птица или насекомое, — в вихре страстного танца по сцене металась обнаженная, тоскующая душа.
Когда музыка, обессилев, иссякла, Алена взмыла над дощатым полом в фантастическом прыжке и, на секунду задержавшись в воздухе, плавно опустилась на землю. И точно умерла с последним аккордом мелодии.
Тяжело дыша, танцовщица вопросительно уставилась близорукими глазами в темень зрительного зала.
— Недурно! — сухо пожевав губами, промолвил арт-директор. — Ладно, я тебя беру. Условно.
Алена едва не взвизгнула от восторга. «Я понравилась ему, я ему понравилась!» — восхищенно стучало в мозгу. О Господи! Неужели то, о чем она так долго мечтала, наконец свершилось? И она завоевала право выходить на подмостки?
— Тяжеловато смотришься на сцене. — Придирчивый взгляд требовательно ощупал ее с ног до головы. — Надо работать над фигурой.
— Я… Я буду работать, — с жаром подтвердила девушка. По выпуклому лбу скатилась крупная капля пота. — Я буду работать над фигурой.
Она была счастлива.
Алену взяли в кордебалет. Для начала она должна была во время сольного танца служить ожившей декорацией заслуженной приме транс-шоу, Лолите.
Лолита, «гений танца и любви», как пошловато значилось в афишах, оказалась миленьким существом со скульптурным торсом и смазливым личиком немецкого пупса.
По натуре Лолита была ломакой и капризулей, нервным, издерганным существом, требовавшим постоянного внимания. Среди танцовщиц ходили слухи, что она сидит на наркотиках, но дирекцию это не очень-то интересовало. Перед представлением из уборной Лолиты явственно тянуло марихуаной, а на гримерном столике рядом с заколками для волос, помадой и накладными ресницами на виду валялись марки ЛСД.
Но прима была божественна, пластична и имела бешеный успех. Остальное было не важно.
Все работницы шоу были уверены на сто процентов, что Лолита любовница арт-директора и только потому остается примой. Алена старалась держаться с ней ровно и доброжелательно, в глубине души адски завидуя ей. Она считала, что танцует куда
Кроме того она в конце концов влюбилась в арт-директора Гарика.
Девушка боготворила его испанскую бородку, томный взгляд и длинные желтоватые пальцы с крепкими, покрытыми бесцветным лаком ногтями. Он казался ей воплощением мужественности. С замиранием сердца она мечтала о той минуте, когда Гарик заметит ее, полюбит, оценит — и даст ей сольный номер вместо ломаки и выдерги Лолиты.
Но тот в упор не видел ее, продолжая часами пропадать в комнатке примы. Напрасно, посылая нежные взгляды, Алена вертелась около него, стремясь обдать предмет своих мечтаний запахом дорогих духов, напрасно из кожи вон лезла на сцене — ее не замечали. И тогда она решилась на отчаянный шаг.
Некогда Алена с гордостью уверяла подруг, что ни за что не сделает первый шаг навстречу мужчине. Но сейчас она решила переступить через себя — слишком многое было поставлено на карту.
— Гарик! — готовила она свою речь. — Я… Я люблю тебя!
И тогда наконец он приблизится и обнимет ее. И она почувствует запах терпкого мужского одеколона от его бородки, ощутит аромат табака, исходящий от губ. А потом они возьмутся за руки и, счастливо улыбаясь, уйдут в голубую даль.
Однажды во время репетиции, когда Алена до седьмого пота отрабатывала одно и то же не слишком сложное движение, Гарик, наблюдавший за ее потугами из зала, в бешенстве вылетел на сцену.
— Что это такое? — заорал он, больно выламывая ей плечо. — Где твоя осанка? Что ты дергаешься, как дохлая курица? Думаешь, зрители, очарованные твоим длинным носом, не заметят, что задница у тебя килограммов на пять тяжелее, чем нужно?
— Гарик, я… — сквозь слезы проговорила Алена, тяжело дыша. Hoc защипало от слез, глаза быстро наполнились влагой.
— Ну что, что? — раздраженно оскалился Гарик, и в лицо ей пахнуло той самой смесью одеколона и табака, которая ночами наплывала на нее, мучая и лишая сна.
— Я… — Она задохнулась от того, что должно было неизбежно свершиться. И произнесла:
— Я… Я тебя люблю!
Закрыв глаза от ужаса, она ждала, что небо упадет на землю, что сцена разверзнется под ногами и поглотит ее.
Но ничего такого не произошло.
Звучало шумное дыхание Гарика. Реакция на признание задерживалась.
Тогда Алена отважилась: она слегка нагнулась, склонила голову и попала губами прямо туда, где между волнующе душистыми усами находились его жесткие, зовущие губы.
— Ты что?! — прозвучал недоуменный возглас. И дальше послышалось возмущенное:
— С дуба рухнула? — Потом треснул оглушительный хлопок в ладоши, и требовательный голос Гарика произнес с привычным раздражением:
— Все сначала!
Давай, Алена, шевелись наконец!
И опять понеслась адская музыка, и опять Алена, сквозь мутившие глаза слезы, порхала по сцене, выслушивая оскорбительные приказания:
— Шевелись! Плечо выше, грациозней, пошла, пошла! Я сказал, задницей шевели, а не носом!