Укус
Шрифт:
Сказав это, она развернулась и пошла к шкафу.
Я влез в кроссовки.
Наблюдая за перемещениями Кэт, я обдумывал, как мы дотащим Эллиота до машины.
Вынести его с парадного входа дома и продефилировать через лужайку к подъездной дорожке — явно плохая идея; Лос-Анджелес никогда не спит. Как и Санта-Моника. Соседи могут выбрать не самое подходящее время для глазенья в окно. Какому-нибудь собачнику может вдруг приспичить выгулять своего мопса. Машина может проехать мимо. И не сбрасывайте со счетов милых детей нашего дивного
И даже если все эти факторы не делают наш план чересчур рискованным, остается вот еще что: машина полицейского патрулирования может ехать по улице — и тут мы такие с замотанным в клеенку трупом. Сомнительно, конечно, но процент вероятности всегда остается, так ведь? По крайней мере, вероятнее встречи с дружинниками или нанятыми местным кооперативом блюстителями нравственности.
— У дома есть черный ход? — справился я у Кэт.
— Найдется, — кивнула она.
— Где?
Меня одарили снисходительной улыбкой.
— В задней части дома, быть может? — предположила она, будто отвечая на загадку.
— Подъезд возможен?
— Конечно. Выход — с кухни. Эллиота придется перетащить туда. А я подгоню машину.
— Может быть, мне это сделать? Ты все равно пока собираешься.
— Подожди минутку. Сделаем все вместе. Все равно я уже, считай, закончила.
— Ладно.
Я стал ждать. Минуты утекали, но я этому особого значения не придавал. У нас все еще есть несколько часов темноты; нет никаких причин спешить сверх меры.
Разум — забавная штука. Какая-то часть моего никак не могла упустить один пунктик: как только мы разберемся с телом, Кэт, скорее всего, просто отправит меня восвояси.
А я хотел отсрочить этот момент на сколь возможно большее потом.
Задержки — мои лучшие товарищи, коль скоро риск от них не возрастает.
Я принял из рук Кэт уложенную сумку. Она же вооружилась ключами, моими мочалом и полотенцем, мотком веревки и фонариком из тумбочки.
Я заметил молоток на полу и спешно подобрал его.
— Вот это уж точно оставлять здесь не хочу, — заявил.
— Верно. Орудие убийства. Давай его сюда, заверну в полотенце.
— Секундочку. — Я отнес молоток в ванную и отмыл от крови. Потом Кэт замотала его полотенцем и сделала узел для сподручности.
— А ножницы и лента? — спросила она. Предметы ее волнений валялись на полу у свертка с Эллиотом. — Их берем?
— Может, оставим здесь, пока не будем готовы отъезжать? Просто, на случай.
Порешив на том, мы спустились по лестнице, прошли вглубь дома и оказались на кухне. Там царила темнота; свет мы зажигать не решились. Я подождал внутри, пока Кэт подгоняла машину.
Держа фары выключенными, она медленно подъехала по дорожке и остановилась
Эта часть подъездной выглядела темной и изолированной. Нас и основную дорогу разделяла приличная дистанция. Дом Кэт стоял по одну сторону узкой дорожки, с другой находился забор, выкрашенный под красное дерево, над которым высилась поросль, за которой было проблематично разглядеть даже соседний дом.
Кэт все еще не вышла из машины. Салон внутри был темен.
Из любопытства я заглянул внутрь через заднее окно. Она, приподнявшись на сиденье, что-то вытворяла с лампочкой под крышей.
Когда спустя несколько минут Кэт вышла, та так и не загорелась — хотя должна была, учитывая факт открытия дверей автомобиля.
Кэт, высококлассная преступница.
Мы не стали складывать сумки в багажник: сначала вытащили мою и сунули туда мочалку и завернутый в полотенце молоток, затем поставили все на заднее сиденья, кинув поверх свернутую веревку.
— Где добудем лопату? — прошептал я.
— Пошли.
Она отвела меня в гараж — с фонариком, правда, незажженным, в руке. С лихвой покрывал наши запросы и свет луны, коему не препятствовали тени немногочисленных деревьев.
Дверь гаража не была, похоже, снабжена автоматикой. Впрочем, и закрытой в данный момент не являлась — выйдя вперед Кэт, я без труда поднял ее за край.
Едва мы пробрались внутрь, Кэт включила фонарь. Луч метнулся влево, осветив стену с гвоздями, с которых свисал всевозможный домашний инструментарий, задержался, пошарил туда-сюда — и выхватил отличную лопату с острым краем и уступом. За компанию с ней я прихватил со стены большой и увесистый ледоруб.
— Вдруг пригодится, — объяснился я шепотом Кэт.
— Что-нибудь еще? — откликнулась она.
— Не знаю. Я такими вещами прежде не занимался. — В доступности висели несколько пил и топорик.
В былые деньки — в реальности, не в киношках, — крестьяне наловчились разбираться с вампирами, рубя тем головы с плеч. Я вычитал об этом в одном реферате в высшей школе. Если память мне не изменяла, в рот отсеченной вампирской голове набивали чеснок, а хоронили кровососов на перекрестке дорог.
Что-то мне не хотелось с этим всем связываться.
С лопатой в одной руке и ледорубом в другой, я заявил:
— Этого хватит.
Кэт не стала предлагать топор или пилу.
Похоже, наши сведения о вампирах происходили из разных источников. Она знала о зеркалах, но не о декапитации.
Закрыв дверь, мы пошли обратно. В своем молчании я находил какую-то постыдную провинность. Вроде как солгал, и рта не открыв. Но, упомяни я отсечение головы, пришлось бы взять топор. И, рано или поздно, рубить Эллиотову главу пришлось бы мне. Лучше уж чувство вины, чем такое.