Укуси меня, имплант!

Некрасов Илья

– Драгош.

– Красавец. Трижды красавец, - ответила она, глядя, как собеседник опрокидывает свою "кровавую Мэри". Намек?

– Да, - Михал понюхал рукав плаща, - он во всем первый. Любимый ученик нашего лидера.

– А ты видел его?
– Селин потягивала коктейль через соломинку.

– Учителя? Конечно.

– Какой он?

– Скоро узнаешь.

– Что?

– У него привычка - он любит знакомиться с новичками лично.

"Особенно с такими очаровашками", - добавил Михал, этот блондин с серо-голубыми глазами, и Селин не смогла понять - произнес он это вслух или мысленно внушил...

– Он великий человек, - мужчина посмотрел в черный поблескивающий потолок.- Гигант мысли.

– Опупеть...

– Да не говори.

Она тоже посмотрела

в потолок, и ей показалось, что тот немного похож на ночное небо или на космос. Только метавшиеся пятна голубого света немного портили картину.

– Чему он вас учит?
– спросила Селин.

– Правде.

– В чем эта правда?

– Она в том, что технологии убивают нас. Превращают в биомеханическую скорлупу, - Михал посмотрел ей в глаза, - в пустую оболочку, Маришка.

– Я...
– рассеянно ответила шпионка, - раньше не думала об этом.

– Дело в агрессии, в ее глубокой диалектичности.

– Да ну?

– Вот подумай. Какая система счисления более точна или... более правдива, истинна - десятичная или двоичная?

Брюнетка "Маришка" задумалась.

– Смысл вопроса в том, - продолжил Михал, - чтобы показать бессмысленность, ведь это... технологии привели нас к краху, а не упыри из мертвого обкома.

– Ты не веришь в разум?

– Скорее, он верит в нас.

– А в светлое будущее?

– Ну пораскинь мозгами. Что есть разум? Технологии? Наука? Это бесконечный поиск приближений. Соглашений. Того, что устраивает большинство, но большинству не нужна правда. Наука прошлого была похожа на несколько шахт, где добывалось знание. Руда, которую пытались переплавить во вторую реальность - в орудие произвола и насилия над природой и естественностью...

– Не понимаю, - виновато сказала Селин.
– Извини, Михал. Мне тут надо отой...

– Я объясню, - удержал ее тот.
– Вначале добыча руды ведется открытым способом, когда процесс извлечения доступен для наблюдения. Но по мере выработки происходит заглубление под поверхность. Развивается специализация знаний - формируется язык конкретного направления, он становится малопонятным для тех, кто остался на поверхности. И для тех, кто добывает руду в других шахтах. Непонятными становятся цели, методы и итоги работы шахт - ведь все это выражается при помощи языка. Поначалу общий язык превращается в диалект шахты, а затем в тарабарщину, понятную только местным. Рудокопы и те, кто остался на поверхности, перестают понимать друг друга. Рудники все более и более обособляются. Теряется возможность сопоставления, синтеза. Исчезают основания для уверенности в том, что те, кто копошатся в глубине шахты, вообще занимаются чем-то реальным, а не блуждают в лабиринтах галлюцинаций. Мир, вместо того чтобы стать понятнее, распадается на осколки. Люди не видят целого, только некоторые слои, отделенные дискретным восприятием. Мы не готовы признать это и, не видя целостности, выдумываем категории типа причинно-следственных связей; варьируя условия опыта, добиваемся их наблюдаемого выполнения, после чего чувствуем удовлетворение... Когда логические построения перестают противоречить самим себе, нам кажется, будто мир стал чуточку уютней, возникает уверенность, что разум приносит свет. На самом деле разум только затуманивает взгляд, обрекая на блуждания в лабиринтах логики. Конечно, есть технологическая эффективность. Но ведь ее оцениваем мы сами. По критериям, которые мы договорились считать существенными в данное время и в данных обстоятельствах. Где здесь истинность? Где объективность? Подумай, Маришка, здесь начинается агрессия.

Селин смотрела в бокал, неловко чувствуя себя. Она не понимала, в какой момент упустила глубинную диалектику Михала. Тот, оценив ее состояние, остался доволен и продолжил:

– Единственное, что оправдывает существование разума, это технологическая успешность. Однако путь приоритета технологий - путь биомеханического чудовища, которое обречено медленно убивать себя... Я говорю не о бессилии, а о слепоте и агрессивности. Дело в том, что источник могущества технологий до сих пор никому не понятен. Разум появился как орудие в борьбе за выживание,

он генетически связан с агрессией, разделением на "свое" и "чужое", противопоставлением себя и окружающего мира, с одиночеством... Эти муки вызывают неосознанное стремление к восстановлению единства с миром, но в искаженном виде - не через слияние, а через поглощение. Появляется дикое желание вобрать в себя все, что вокруг, сожрать все, что вокруг. Это жуткий неутолимый голод. Так проявляется воля к власти, то, что характерно для всех форм жизни, всех уровней ее организации, вплоть до микробиологического. До вирусов и бактерий. Это все та же голодная масса. Технологии не способны остановить этот механизм, так как...

– Являются его частью.

Михал замешкался, поскольку осознал ценность чужого замечания. Ему пришлось согласиться:

– Логично... Мы должны полностью измениться. Трансформироваться.

– Ты говоришь не о физическом уровне?

– Именно!
– вспыхнул мужчина.
– Что является оружием разума? Сомнение. Сомнение - момент истины. Получается, в основе технологий лежит вера в сомнение, вера в неверие. Это болезнь, Маришка. Мы все больные, и нам пора лечиться.

Они оба вздохнули и выпили еще по порции.

– Когда в сознании человека возникают мысли, в окружающем мире появляется энтропия. Это как черная магия - мы устроены так, что вынуждены менять под себя природу, воздействуя на нее силой. Мы не видим и не понимаем этого, однако наша слепота ничего не меняет. Принцип силы в отношениях с окружающим миром дает быстрый тактический успех, но ведет к неизбежному краху, поскольку разрушает среду обитания, заставляет постоянно расширять фронт агрессии. Рано или поздно наступит предел расширения, и человек разрушит самого себя. Не думаю, что это будет похоже на рождение бабочки из посмертного савана гусеницы. Я долго размышлял над тем, как можно избежать этого. Нужно разучиться воздействовать на природу только силой. Мы должны относиться к ней, скажем... как к стареющей матери. Уважать ее право жить по своим, пусть и непонятным, потенциально мудрым законам, которых мы пока не понимаем. Следует лишь подталкивать ее в нужном направлении и видеть в извлекаемом из природы дар, а не ресурс... Но проблема в том, что мы в нашем сегодняшнем состоянии вряд ли сможем пойти этим путем. В качестве первого шага придется взглянуть внутрь себя.

– Ты говоришь об иллюзиях? О видениях?

– О ценностях. Познание, развитие... имеют право на существование не потому, что приносят материальную выгоду, а потому что ведут к отражению красоты мира внутри тебя. Как и было очень давно. В самом начале.

В клубе стало заметно жарче, несмотря на то, что количество посетителей не увеличилось. У бармена прибавилось работы - за напитками обращалось все больше террористов. В какой-то момент послышалось улюлюканье, одобрительные возгласы и даже свист. Судя по поведению зрителей, начиналось провокационное выступление местной суперзвезды.

Она пересекала сцену под голодными взглядами фанатов. Селин не знала ее. Шатенка.

Маленькая жилетка, короткие и узкие шорты. Плавная уверенная походка. Она задержалась у шеста, делая вид, что раздумывает - где лучше станцевать. Зал, в основном, ответил "нет". Задержалась у стола, и со стороны зрителей донеслось "да", но все же более многочисленными оказались крики "нет". Таким образом, она остановилась у клетки, и по залу прошел одобрительный гул.

– Стефанида, - донеслось откуда-то слева.
– У нее в клетке получается лучше всего.

– Что?
– повернувшись на звук, спросила шпионка.

– Она двигается свободней, - уточнил возникший в поле зрения Михал.

– Надеюсь, она не попросит отшлепать себя прямо на сцене.

– Нет, - он рассмеялся, - не попросит.

"На сцене?"

Михал только кивнул и облизнулся. Вероятно, он больше не слушал Селин, и та решила посмотреть - почему сходят с ума мужчины, почему они замирают, когда фигурка на сцене дотрагивается до себя...

Все внимание, даже с женской части зала, было приковано к юной, но опытной Стефаниде. Танцовщица присела, вскинула руки и потянулась к прутьям, одновременно покачивая бедрами.