Улей 2
Шрифт:
Кругловой же выгодно именно сейчас разыгрывать из себя оскорбленную невинность.
— Как ты можешь, Оля? Да как ты только смеешь? Нет, я все понимаю. У вас проблемы, но я-то в чем виновата? Мы столько лет дружим…
Распаляет гнев Исаевой. Хватая со стола стакан с соком, она выплескивает липкую оранжевую жидкость прямо в лицо подруге.
— Я сказала, проваливай!
— Ну, знаете, — возмущенно и пискливо взвизгивает Ирина. — Я больше не намерена терпеть эти унижения!
— Сумасшедший дом, — лицо Круга шокированно вытягивается. — Сначала дочь, теперь мать… —
— Давайте, давайте… — напирает Ольга. — И сынка своего прихватите, а то еще заблудится.
После того, как все трое поспешно ретируются, оглядываясь на хозяйку как на обезумевшую, Исаев торопливо обходит стол и хватает супругу за плечи.
— Ты что, вообще крышей поехала? — чувствует идущий от нее запах алкоголя, понимая, что она все-таки уже «пригубила». И, судя по силе разящего амбре, неслабо. — Что себе позволяешь? Как ведешь себя на людях? Позорить меня станешь… — не договаривает, запнувшись после прилетевшего в лицо плевка.
Отпихивая ее, утирается рукавом.
— Это что еще за выходки?
Рука поднимется сама собой. Останавливается, понимая, что если хоть раз ударит — уже не остановится. Такой адский котел в груди кипит, что выместить зло, неважно даже, на ком, чертовски сильное искушение.
— Они оскорбили нашу дочь, — задушено выпаливает Ольга. — Открестились от нее, как от мусора! Это ты, — тычет пальцем ему в грудь, — должен был поставить их место, а не молча сидеть и жрать, пока они втаптывают Еву в грязь!
— Да я тебя… придушу голыми руками, — Исаева охватывает такая оглушающая разум ярость, что он даже говорить не может.
Схватив жену, тащит ее наверх. Не реагирует, что в какой-то момент она падает — волоком тянет. Стремится как можно быстрее убрать ее с глаз, дабы не покалечить и не убить в гневе. Сквозь крики, всхлипы и стоны Ольги прорывается запинающийся голос Алексея Илларионовича.
— Па-ша! Павел! Что т-ты делаешь?
Не останавливается ни на мгновение. Лишь зашвырнув обмякшее тело в дверной проем спальни и провернув до упора ключ, переводит дыхание. Вытаращив глаза, невольно поражается тому кошмару, в который превратилась жизнь его семьи.
Все происходящее похоже на кошмарный сон. На очень длинный кошмарный сон.
— Она никогда не вернется… Никогда… Я знаю… Теперь я знаю… — приглушенные подвывания Ольги проскальзывают под кожу ознобом. — Ложись на пол, мама… Лягу… Лягу… — зыбкая, как болото, тишина. — Павел!!! — череда ударов по двери удивляет своей силой и продолжительностью. — Чтобы ты сдох! Собачьей смертью! Я сама тебя убью! А после себя… Чтоб Еве не мараться, — град ударов стихает, уступая место новой волне истеричного воя. — Го-о-осподи-и-и…
Исаев сдавленно прочищает горло. Только дискомфорт в груди все равно не проходит. Что-то давит изнутри, распирая грудную клетку.
Долго не рефлексирует. Протерев ладонью взмокшее лицо, сбегает вниз. Невольно встречается взглядом с тяжело дышащим отцом. Замечает трясущиеся старческие руки, они ходуном ходят по выпирающим под тканью спортивных брюк острым коленям.
— Что
— Лидия Михайловна, — орет Павел Алексеевич во всю глотку, вместо ответа.
Женщина влетает в холл так быстро, словно пряталась сразу за дверью.
— Буду я еще перед тобой отчитываться, — выплевывает отцу, когда сиделка без лишних указаний хватается за инвалидное кресло, чтобы увезти Алексея Илларионовича. — Жди!
Глава 31
Адам: Не придумывай ничего лишнего. Я сделаю только то, что обещала тебе Исаева. Но запомни: никто не должен знать об этом уговоре.
Марина Титова: Хорошо. Я понимаю.
Адам: У нас дома, в восемь.
Марина Титова: Мы придем.
«Мы» — это она и Герман. Любимый сыночек. Кругом его за собой таскает.
Отбросив смартфон на низкий столик, откидывается на спинку дивана. Вздыхает, прочесывая пятерней и без того вздыбленные на макушке волосы.
— Что у тебя за дела с Исаевой? Ты очумела, вести с ней какие-то дела?
Лицо Марины Станиславовны сначала бледнеет, а потом, напротив, вспыхивает, как маков цвет. Не те слова она рассчитывала услышать, когда увидела сына на пороге съемной квартиры. Думала, дождалась! Приехал! Сам!
А он злой, как черт. Хлещет дурными эмоциями.
Закрывая дверь перед лицом вяло любопытствующей по этому поводу соседки, сурово смотрит на сына.
— Следи за словами, Адам! В конце концов, я твоя мама.
Едкий смех обрубает на корню весь ее боевой настрой.
— Что ж ты вспомнила об этом только в нынешнем году? Тринадцать лет назад я не был нужен тебе, так, какого черта, ты хочешь от меня сейчас? Появился у тебя новый ребенок — его и опекай, — резко дергает подбородком в сторону перепуганного криками мальчика. Он вцепляется рукой в ладонь матери и таращится на Адама, как на сбежавшего преступника. — Что тебе, черт возьми, от меня нужно? Какого лешего ты все еще в городе? Какого черта ты вообще приехала?
— Мам, — тянет Герман, ровнее, чем рассчитывал Адам. — Почему он так кричит?
Марина Станиславовна едва ли внимает этому вопросу. Прижимая мальчика ближе, осуждающе смотрит на старшего сына.
— Не будь же таким жестоким, Адам. Я два месяца прошу тебя дать мне шанс объясниться. Просто объясниться! Ты ведь уже взрослый. Прояви хоть немного понимания.
— Так говоришь, будто я тебе чем-то обязан. Может, считаешь, что благодарить тебя должен только за то, что родила?