Ульфила
Шрифт:
Наконец сказал царедворец:
– Зовут толмача.
И снова отозвался тот варвар, что и в первый раз:
– Пусть поест сперва. Мало ли кто позовет, на всякий чих не наздравствуешься.
Царедворец вспыхнул, дерзостей наговорил послам. Те же слушали, усмехаясь, и только хрящи у них на зубах трещали.
В полумраке двинули медным блюдом, громыхнули чем-то, охнули. И вышел на свет толмач, которого звали.
Пошли вдвоем к дверям. Варвары не пошевелились. Только один сказал толмачу в спину:
– Ежели
Посланный был от константинопольского патриарха Евсевия. Евсевий был стар. Многое пережил, многое и многим причинил, и доброго и худого, но все не мог угомониться.
Толмач вошел в комнату, быстро окинул ее взглядом, зацепив и мысленно ощупав каждый угол, каждую плохо освещенную драпировку.
Старик, простертый на ложе в углу комнаты, засмеялся. И засмеялся второй, помоложе, бывший с ним.
– Не озирайся, не убивать позвали, – сказал старик.
Толмач неопределенно двинул плечом.
– Ближе подойди, – велел старик. – Я Евсевий.
Варвар приблизился, без смущения глядя в старое властное лицо с огромным горбатым носом. Старик ткнул ему в губы рукой – для поцелуя. Поморщился: от варвара, даром что клирик, несло той же козлятиной, что от прочих членов посольства.
Толмач еле заметно шевельнул ноздрями. Его тревожил тяжелый запах благовоний, которым в этой комнате было пропитано, казалось, все, даже мебель.
– Говорили, будто толмач готский – клирик, – без всякого вступления заговорил Евсевий. – Верно?
Варвар кивнул.
– Любопытен ты мне, – сказал Евсевий. И улыбнулся еле заметно: – Что ты все прислушиваешься?
– Дивно мне здесь все, – сказал варвар.
Евсевий пошевелился на своем ложе, прищурился, разглядывая лицо молодого человека – тому было лет тридцать. Вези.
Год от года готские племена становились все сильнее и все теснее жались к границам Римской Империи. Лучше бы иметь с ними одну веру – вот о чем непрестанно думал теперь епископ Константинопольский.
А времени у него почти не было. Евсевий слабел с каждым днем. Уйти же из этого мира, не выполнив того, что он считал своим долгом, старый римлянин не мог. Потому и велел призвать к себе готского клирика. Тот, вроде, бойко болтает и по-гречески, и по-латыни, хоть и варвар.
– Разговор у меня к тебе, дьякон, – сказал Евсевий.
– Не дьякон, – поправил вези. – Я чтец.
– А, – молвил старик разочарованно. – Даже и не дьякон…
А тот кивнул, мотнул длинными волосами.
Евсевия все это начало уже не на шутку раздражать.
– Ты головой-то не мотай, не конь, – проворчал он. – Помоги сесть.
Руки у готского толмача ловкие, крепкие; раздражение Евсевия сразу прошло, как только он уселся, обложившись скользкими шелковыми подушками.
А готский чтец рядом стоит, слегка склонив голову, – невысокого роста, щуплый, как подросток, темноволосый, с острыми чертами.
– Не очень-то
– Моя родня – из Каппадокии, – нехотя пояснил чтец, явно считая этот разговор лишним.
Но Евсевий только хмыкнул.
– Слова-то не цеди, отвечай, когда тебя спрашивают, – назидательно сказал старик епископ и уставил на чтеца узловатый палец. – Нам, старикам, позволено быть любопытными, потому как времени на вежливость уже не отпущено…
– Как тебе угодно, господин, – сказал чтец. И опять оглянулся – не пора ли к выходу.
А Евсевий продолжал въедаться со своими расспросами.
– Родители твои кто?
– Они рабы, – сердясь, ответил варвар. И носом фыркнул.
Евсевий рассмеялся, довольный:
– Когда будешь епископом, найми учителя. Пусть обучит тебя манерам.
– Епископу манеры не обязательны, – отозвался варвар. Ядовито так, точно намекал на что-то.
Евсевий улыбнулся еще шире.
– Да, – согласился он. – Но это производит впечатление. – И неожиданно скакнул мыслью: – Где ты так выучился греческому?
– У нас дома говорят по-гречески.
– Ах да, ты же каппадокиец… Твои родичи – они не из тех ли, кого везеготы при Галлиене угнали?
– Из тех, – сказал чтец. И поглядел епископу прямо в глаза. После такого взгляда лучше бы старику прекратить распросы.
Глаза у готского чтеца карие, а сейчас – то ли от усталости (весь день чужие слова с языка на язык взад-вперед гонял), то ли от яркого света – возле самой лампы стоял – казались звериными, желтыми.
– Ладно тебе злиться, – сказал Евсевий примирительно. – Дай-ка мне лучше вина из того кувшина. – Показал на столик в другом углу комнаты. – Только разбавь, там рядом вода есть, в чашке.
Готский толмач мимолетом поглядел в темноту, где сидел второй римлянин.
Евсевий, заметив этот взгляд, хмыкнул.
– Глазами не шарь, намеков не делай, чтец, ибо тот, на кого сейчас смотришь, – епископ Демофил, и по возрасту он вдвое тебя старше.
На это варвар ничего не сказал. Молча прошел к столику, сделал все, как было велено, поднес чашку к губам Евсевия, помог выпить. Старик снова откинулся на подушки, помолчал, пошевелил губами.
– Каппадокиец, из пленных… – повторил задумчиво.
Варвар смотрел на него сверху вниз, стоя с пустой чашкой в руках. И так долго молчал, что Евсевий, наконец, заметил это. Встрепенулся на своих подушках.
– Что? Не по душе тебе что-то?
Тогда варвар сказал:
– Мой народ – вези.
С нескрываемым любопытством взирал на него Евсевий. В его душе точно вскричал кто-то громким голосом: нашел, нашел!..
– А молишься ты на каком языке, толмач? – спросил старик.
– Что? – Варвар растерялся. – По-гречески…
– Да нет, – нетерпеливо сказал Евсевий. – Нет, в мыслях, когда ты без людей, наедине с Богом.