Улица До свидания

Василенко Владимир Сергеевич

***

– «Работают все радиостанции Советского Союза! Передаем сигналы точного времени. Пи-Пи-Пи-Пи-Пи-и-и… Московское время – девять часов!»

Очнувшись, понимая, чья работа – это, только что прозвучавшее, как в рупор, в щелочку нашей с Мусей двери, – я не вскакиваю, только, потягиваясь, улыбаюсь… Вот бы вошла, присела бы рядом…

Книжный шкаф в большой комнате приоткрыт. «Час сподивань и звершень» – шевелю я губами, в сотый раз пытаясь

понять, что это значит. Никак не могу проснуться. Сонное тепло во всем теле.

– «…Но лишь одно из них тревожит,

унося покой и сон…» –

внося Данин приемник, она глушит его, допевая:

– Уносяпа, уносяпа, унося покой и сон… Заставляете себя ждать, вьюноша. Да вы еще и не одеты. А если бы я вас так у себя встретила? Представляете? Представляете?.. У-у… – она делает мне «волка». Я улыбаюсь со сна. Входит Леля:

– Это он так перед барышней, тю-ю… – уходит.

Юля бросается и открывает дверь в нашу с Мусей…

– Ну точно! С мишкой…

Я, ежась, пожимаю плечами. Мы одни в комнатке между большой и спальней. Прислоняясь головой к изразцам печки, она глядит на меня.

К завтраку нам велено нарвать малины. Вместо этого, потихоньку отвязав Мухтара и, подпихивая, заставляя его вскарабкаться по лестнице на малый чердак, мы, убрав лестницу, зовя и маня его, вынуждаем бедного пса сигануть вниз с чердака!

– Хороший, хороший… – гладит она его, лежащего у малины, огрызающегося скулежом. Присоединяясь, я тереблю его со своей стороны. Пес уже не знает, на кого смотреть. Наши заботливые руки иногда встречаются на загривке.

– Представляешь, – говорю я, – мы с ним гуляли, и он убежал.

– И это вот не он.

– Нет, он вернулся, через два дня… Я снял его с поводка, когда уже подходили к двору, я всегда так делаю, чтоб приучить без поводка, а он уже у самой калитки повернул и… Наверное, это у него потребность продолжить свой род, – зачем-то добавляю я.

– Продолжают не свой род.

– А чей?

– Того, с кем продолжают.

– Как это?

– Давай сменим тему.

– Давай.

Я ждал, что она что-нибудь скажет. Пахло псиной.

– Юль, а где ты учишься?

– В английской спецшколе, – еще подумав, отвечать или нет, сказала она, сняла босоножку и поднесла к моему рту, – ду ю уонт ту сэй фью уордз фор ауа ньюспэйпа?.. Вела репортаж международный корреспондент Юлия Ильенко…

– Счастливая, – вздохнул я, имея в виду английский.

– Счастье –

это намылился, смылся, и кончилась вода, – сказала она, вставая и оправляясь.

– А я… а я, – поднимаясь за ней, поспешил я вернуть ее к разговору, – может быть, стану поэтом…

Картинно расставив ноги, зажав пальцами нос, раскачиваясь, она прогундосила, так, что вышло примерно это:

– Ночевала сучка молодая…

Я ее обожал.

***

Посидев на насыпи над линией, я встал. День был теплый, сырой, начало южной весны. Уходя, матери, Леле и Дане я сказал, что прогуляюсь по поселку, может быть, застану Валика дома. В оттопыренном кармане булькало.

Двор Валикового дома был пуст. Через забор я смотрел на яблони во дворе, каждую из которых я знал, как свои пять пальцев. Вот на ту семнадцать лет назад моих ног хватало забраться в три приема. А вон на той я, когда подо мной обломилась ветка, не решаясь звать взрослых, висел до победы, пока руки не затекли и все равно не пришлось прыгать. С этой черешни, мясистой и сладкой, не слетали скворцы. А по этой вот сливе, когда еще были все ветки, можно было запросто перемахнуть на крышу.

Ждать хозяина становилось бессмысленным… По узкой улочке мимо двора я спустился к балке, прямо в том месте, где когда-то отдыхал в камышах никем не охраняемый серебристый надувной дирижабль. Когда мы столкнулись с ним нос к носу, Мухтар от неожиданности едва не прокусил тугое серебро его «брюха». Дирижабль привезли для изучения загрязненности атмосферы, пару дней мы потом видели его в небе над балкой.

Отгибая камыши, я шел по тропинке, пока под ногой не захлюпало. Дальше пути в балку не было.

Потом я, кажется, снова сидел у корявой груши над линией. Поскольку дорогу я запоминаю намертво, даже на автомате я добрался по новому адресу моих стариков, вроде бы, без приключений.

Открыв среди ночи глаза в Мусиной комнате, я не различил в темноте потолка. Зато передо мной возник день, залитый ярким солнцем, наполненный прыгающим перед глазами радостным псом.

– И что ж ты такого сочинил, – спросила меня моя, чуть постарше Джульетты, зазноба, – чтобы считать себя поэтом?

– Я не считаю. Просто нравится.

– Ну, так и мне понравится.

– «Июньским, очень теплым воскресеньем пошли на рынок мы собаку покупать. Купили, с виду пес хороший. Но вот беда: не знаем, как назвать»…

Конец ознакомительного фрагмента.