Улица Марата и окрестности

Шерих Дмитрий Юрьевич

Между лемановским участком и Звенигородской улицей стоят два абсолютно разных дома. Но оба они значатся под одним номером – 84 по улице Марата. И оба принадлежали в начале XX века знакомому нам семейству Бузовых.

Из этих двух зданий нам интересно то, что непосредственно выходит на Звенигородскую. Оно снова возвращает в поле зрения некоторых наших героев. Например, Владимира Николаевича Давыдова: знаменитый актер жил здесь в конце XIX века – до того, как переехать к Тузову, на Николаевскую, 17. Обитал в доме № 84 и Валериан Панаев – если в доме Диммерта он жил в ранней молодости, то здесь уже на склоне лет.

Упоминали

мы и о том, что в доме № 84 проживала прославленная актриса Мария Гавриловна Савина, коллега Давыдова по Александринскому театру. Она обитала здесь в 1870 – 1880-е годы, когда была еще очень молода, но уже поднялась на вершину славы. В ту пору ее постоянно окружали поклонники, об общении с которыми она рассказывала с большой долей самоиронии: «Я от скуки вздумала забавляться экспериментами над моими возлюбленными. После спектакля (в котором они все, конечно, присутствовали) я, усталая, окруженная цветами, трофеями недавнего успеха, усаживала их всех в турецкой комнате, сама взбиралась с ногами на огромный диван и с чашкой моего чая в руках принималась их "изводить". Я задавала себе задачу: во столько-то времени довести такого-то до последней степени. Услыхав признание, я спокойно звонила два раза и горничная являлась "проводить", не подозревая, что гость уходил не по своей воле. Это всегда мне удавалось и очень забавляло... Поклонники прозвали меня царицей Тамарой, с той только разницей, что я вместе Терека выбрасывала их тела на Семеновский плац (я жила на углу Николаевской) и что Тамара была добрее...».

Дом № 84

Но все-таки особое место в истории этого дома заняли не актеры Давыдов и Савина, а поэт Яков Петрович Полонский, обитавший тут в 1870-е годы. В то время он считался одним из первейших российских поэтов, да и потом его статус оставался весьма высок. Не случайно в шутливой Литературной табели о рангах, составленной А.П. Чеховым («Если всех живых русских литераторов, соответственно их талантам и заслугам, произвести в чины, то...») Полонский встал вровень с Островским и Лесковым. Выше оказались только четверо – Лев Толстой, Гончаров, Салтыков-Щедрин и отчего-то Григорович. Зато ниже были все остальные – Суворин, Гаршин, Короленко, Апухтин, Василий Немирович-Данченко, Случевский...

М. Г. Савина

Но даже не этот факт заставляет нас обратить на Полонского внимание. Дело в том, что Яков Петрович много лет устраивал у себя дома знаменитые «пятницы», на которых бывали Достоевский и Тургенев, Григорович и Репин, Айвазовский и Рубинштейн... Как вспоминал писатель Всеволод Соловьев, здесь «можно было встретить представителей всевозможных редакций, людей самых различных взглядов».

Красочные воспоминания об одной из «пятниц» оставила писательница Екатерина Леткова-Султанова.

«Жили тогда Полонские на углу Николаевской и Звенигородской, окнами на Семеновский плац.

В прихожей меня поразило количество шуб, висевших на вешалке и лежавших

горой на сундуке, обилие галош и шапок, и рядом с этим полная тишина, полное отсутствие человеческих голосов.

– А-а!.. Пожалуйте! – приветливым шепотом встретил меня Яков Петрович на пороге первой комнаты. – Пожалуйте!..

Он по-дружески взял меня под локоть, провел через пустую залу с накрытым чайным столом и пропустил во вторую комнату.

Здесь у среднего из трех окон стоял кто-то, а вокруг его сплошной стеной толпились мужчины и нарядные женщины, старые и молодые, – и молча слушали. В первую минуту я могла только расслышать глухой, взволнованный голос:

– Холодно!.. Ужасно холодно было!! Это самое главное. Ведь с нас сняли не только шинели, но и сюртуки... А мороз был двадцать градусов...

И вдруг, в промежутке между стоявшими передо мной людьми, я увидела сероватое лицо, сероватую жидкую бороду, недоверчивый, запуганный взгляд и сжатые, точно от зябкости, плечи.

"Да ведь это Достоевский!" – чуть не крикнула я и стала пробираться поближе».

В тот вечер – еще до прихода Летковой – Яков Петрович Полонский подвел Достоевского к окну, выходящему на Семеновский плац. «Узнаете, Федор Михайлович?» И писатель мало-помалу стал вспоминать о казни петрашевцев – о том, что пережил он сам.

Этот рассказ, впрочем, мы уже цитировали: читатель может заглянуть в главу о Семеновском плаце...

ПОСЛЕ АПОЛЛИНАРИИ

Нам еще не пришла пора оставить дом № 84. Новую главу можно начать с имени женщины, которая никогда тут не бывала, однако теснейшим образом связана с двумя другими людьми, вошедшими в историю дома.

Аполлинария Прокофьевна Суслова известна как предмет мучительной любви Достоевского. Роман с Сусловой доставил Федору Михайловичу немало мук. Уже после расставания он писал: «Аполлинария – больная эгоистка. Эгоизм и самолюбие в ней колоссальны. Она требует от людей всего, всех совершенств, не прощает ни единого несовершенства в уважение других хороших черт, сама же избавляет себя от самых малейших обязанностей к людям...»

И дальше: «Я люблю ее еще до сих пор, очень люблю, но я уже не хотел бы любить ее. Она не стоит такой любви.

Мне жаль ее, потому что, предвижу, она вечно будет несчастна. Она нигде не найдет себе друга и счастья. Кто требует от другого всего, а сам избавляет себя от всех обязанностей, тот никогда не найдет счастья».

В.В. Розанов

Слова Достоевского оправдались полностью. Во время их романа Сусловой было 22 – 23 года. Когда ей исполнилось 40, она вышла замуж за 24-летнего Василия Розанова.

Это потом Розанов станет знаменитым на всю Россию писателем – а тогда он был просто «учителишкой». Зинаида Гиппиус записала слова Розанова о его житье с Сусловой: «Розанов мне шептал:

– Знаете, у меня от того времени одно осталось. После обеда я отдыхал всегда, а потом встану – и непременно лицо водой сполоснуть, умываюсь. И так и осталось – умываюсь, и вода холодная со слезами теплыми на лице, вместе их чувствую. Всегда так и помнится.

– Да почему же вы не бросили ее, Василий Васильевич?