Улица младшего сына
Шрифт:
Попутная машина в город должна была идти вечером. Было уже темно, когда дядя Гриценко, усталый, весь в известковой пыли, пришел к себе домой. Вова ожидал его на крыльце. Он схватил его обеими руками за рукав куртки и зашептал в самое ухо:
— Дядя Ваня, постой минутку… мне надо с тобой поговорить.
— Ну, заходи в хату, там поговорим. Что ж тут, на холоду-то да в потемках…
— Там не годится. Мне надо с глазу на глаз.
— Эге, понял я тебя, — добродушно сказал дядя Гриценко и,
— Да нет, дядя Вана… Совсем не про то.
Володя огляделся. В поселке сгущалась темнота. Кое-где в окнах появились огни, но сейчас же невидимые руки опускали черные шторы.
Поселок затемнялся.
— Дядя Ваня… — зашептал Володя, — дядя Ваня, я все знаю… Я знаю, к чему вы тут готовитесь… Дядя Ваня, ты должен мне помочь. Дядя Ваня, ты ведь сам обещал папе, что позаботишься обо мне. Вот и выполняй! Имей в виду: я тоже хочу быть в вашем партизанском отряде.
Бедный дядя Гриценко даже отшатнулся и разом встал с крыльца, замахав обеими руками на Володю.
— Що? — переспросил он, озираясь и, как всегда от волнения, начиная говорить с украинским произношением. — Який такий партизанский отряд? — Он опять махнул на Володю. — Да ты що! Ты с чего взял? Вот еще сообразил! Выдумки какие…
— Никакие не выдумки. Бросьте, дядя! Я все знаю. Немцы уже близко, вы уходите туда, вниз. И я хочу с вами, со всеми вместе. Я от тебя не отстану, дядя Ваня, все равно. А если не возьмут меня в отряд, сам приду. Я ведь многие ходы там у вас знаю. Помнишь, мы с Ваней лазили, а ты меня еще вытягивал оттуда? Мы еще там вашу с папиной расписку на камне отыскали. Помнишь, мы тебя просили рассказать потом, как вы там с папой были в девятнадцатом году?
Трудно было говорить с дядей Гриценко: он больше отмалчивался, а если и отвечал, то крайне односложно.
— Ну, были там, — проговорил он, — воевали. А что в того? Не мы одни были. Народ…
— Ну и я хочу там, где народ. Люди воюют, а я что же — смотреть только должен? Нет уж, спасибо вам! Дядя Ваня, ну дядечка Ванечка, будь же человеком! Раз в жизни прошу — помоги!
— Да цыц ты, перестань ты болтать про отряд! Чтоб я слова такого не слышал! Узнал — забудь. Ясно?
— Ясно, я же понимаю, раз военная тайна.
— Именно, что тайна, а ты шумишь! И откуда только ты все вызнал, чертенок! А-а-а! Стой! Стой! Погоди! Понял я… Это тебе Ванька сказал. Ну, ладно же, будет ему от меня за то!
Дядя Гриценко затянулся, прикрывая раздувшийся огонек ладонью, затем аккуратно потушил цигарку, притоптав на земле.
— Ну, добре, Вовка, поговорю насчет тебя с командиром. Может, так и вернее будет, чтобы тебе с нами уходить. Пошли пока в хату, повечеряем, а то машина в город пойдет. Пора тебе до дому.
Когда Володя, наспех поев, уже собирался уходить из домика Гриценко, хлопнула дверь, и из темноты двора вошел в горницу, щуря блестящие черные глаза, огромный, необыкновенно красивый и на диво хорошо сложенный человек в сапогах,
— Вечер добрый, Иван Захарович! Не помешаю?.. Здравствуйте, хозяюшка! Как здоровьичко?.. Лучше?
— Присаживайтесь, милости прошу, Александр Федорович, — сказал дядя Гриценко, подставляя гостю крашеную табуретку. — Может, покушаете с нами?
Гость, широко шагнув, легко кинул под себя табурет и сел:
— Нет, спасибо, ел недавно, да и некогда. Я на полминуты. Завтра опять тебе в город придется съездить. Там по распоряжению товарища Андрея… Понятно?.. — Он взглянул многозначительно на Гриценко. — Звонили, что орехов и стручков обещают. Понятно?.. Чей хлопец? — спросил он, кивнув в сторону Володи.
— Да с городу родственник, племяш вроде. Кореши они у меня с Ванькой моим. Дубинина Никифора — может, слышали? — сын.
— А-а… знаю. На флот который ушел, — протянул гость и посмотрел на Володю, как показалось тому, внимательно и одобряюще.
— Пристал, чтобы тоже его к нам взяли, — искоса поглядывая на гостя, проворчал дядя Гриценко. — Ну до того пристал, прямо как татарник к собачьему хвосту, — не отцепишь!
Гость кинул быстрый, настороженный взгляд на Володю:
— А откуда знает? Ведь из Керчи сам?
— Да с машиной сегодня увязался, шутенок, — смущенно пробормотал дядя Гриценко. — Оплошка моя. А уж тут разве скроешь от него? У него глаза приметливые, это ужас просто! Подо все подбираются. Все у него на заметку идет.
— Мал уж больно, — проговорил высокий. — Так-то парень, вижу, ничего, да мал.
— Где ж я мал?! — Володя сразу взвился на скамейке. — Это я только ростом так задержался, а мне уж в августе месяце на пятнадцатый год перешло.
— Да ты на цыпки-то не становись, — сказал дядя Гриценко, заглядывая под стол на ноги Володи. — И так ты парень собой видный, что говорить.
Гость рассмеялся хорошо и раскатисто. Так блеснули его белые зубы, такую славную возню учинили смоляные искорки в глазах гостя, под тесно сведенными прямыми бровями, что даже Володе самому сразу стало весело.
— Ну, доброй ночи вам, — промолвил гость, вставая. Он потянулся, хруст пошел по его большому и сильному телу. Ударил фуражкой о ладонь, с размаху надел ее на голову, попрощался и в дверях вдруг совсем по-мальчишески, озорно подмигнул Володе: — Ладно, поглядим. Мать-то отпустит?
И, наклонившись, не дожидаясь ответа, распахнул дверь, шагнул в черный провал ночи.
— Дядя, это кто был? — спросил Володя.
— Эх ты, не разобрался! — сказал Ваня, все время смирно сидевший поодаль. — А тоже говорит, я все знаю…
— Ну ты, цыц! — пригрозил ему отец. — Болтать больно стал! — Он помолчал, посмотрел на Володю, потом покачал головой: — Да ладно уж, скрывать тут нечего. — И он сказал с солдатским уважением: — То сам командир был наш Зябрев Александр Федорович!
<