Улица моего детства
Шрифт:
В ауле бытовал хороший обычай: кто едет в город — на базар ли, по делам ли, — тот непременно привозит гостинцы — яблоки, орехи, бублики. Знает: прибегут соседские дети и их придется угощать. О том, кто уехал в город, мы каким-то чудесным образом узнавали спозаранок и ждали, как самого близкого, родного человека. Особенно если тот живет по соседству.
Улица наша, хоть и длинная, но прямехонькая, и начиналась она от моста. Вот и поглядывали мы, играя во дворе или на улице, на этот мост. Чаще всего
Когда мне исполнилось шесть лет, мама сказала: «Теперь, Айбийке, стыдно тебе бегать за гостинцами. Ты уже большая девочка, к тому же тунгыш. А Инжибийке еще можно».
Я знала, что девочки и постарше меня бегают к мосту встречать возвращающихся с базара, но с матерью не поспоришь.
С того дня я больше никого не встречала за нашей околицей. Но Инжибийке, если бывала в этот день ко мне расположена, охотно делилась со мной орехами, половинкой яблока, бубликом.
В одно жаркое лето в наш аул переехала семья из города. По обычаю, все ходили к ним в дом, поздравляли с прибытием, знакомились. Являлись, как принято, не с пустыми руками, несли кто муку, кто лук, кто картофель, кто отрез на юбку или платье. Приезд в аул новой семьи считался хорошей приметой, добрым предзнаменованием. «Значит, — рассуждали взрослые, — аул наш богатеет, тянутся сюда люди». А вот если кто-то решался переехать из нашего аула в другой, то все печалились, выражали недовольство, ворчали: «Уезжает, позорит доброе имя аула, будто в другом месте ждут его не дождутся, будто там он счастья полный мешок найдет. Даже соседей не пожалел, а ведь сколько лет бок о бок прожили…» Правда, уезжающих из нашего аула было совсем мало. На моей памяти лишь одна семья подалась куда-то, поближе к своим родным, вот и все. Те, наверное, уговорили. Как ни говори, а близким людям жить вместе лучше. Так впоследствии и рассудили аульчане.
Конечно, приезжающих к нам тоже было не густо. Но тем больше радовались им.
В воскресенье и наша мама собралась пойти к новоселам, поздравить их с прибытием, пожелать счастья на новом месте.
Новенькие поселились в доме, который оставили уехавшие. Дом этот был расположен около самого моста, далековато от нас. С матерью увязалась и Инжибийке.
Когда они вернулись домой, я сразу поняла по радостновозбужденному лицу сестренки, что ей в гостях понравилось. С опаской поглядывая на маму, она незаметно сунула мне в руку две-три подтаявшие в ее ладони мятные конфетки. Я поблагодарила Инжибийке взглядом. А когда мы с ней остались вдвоем, она, сверкая своими светло-карими глазами, стала рассказывать про эту семью, про их удивительное гостеприимство. Более всего поразило воображение сестренки то, что они выставили на стол полную тарелку конфет, целую гору, вкусных-превкусных, в красивых разноцветных обертках. И девочка у них такая красивая! Платье на ней — с оборками, в волосах — голубые ленты. А кукла у нее — ну, прямо как живая!..
— Я тебе побольше конфет хотела принести, но мама так посмотрела на меня, что я испугалась. Ты тоже сходи к ним в гости. Они и тебе дадут конфет, они добрые, — закончила Инжибийке свой восторженный рассказ.
— Нет, я не пойду, — грустно ответила я. — Вдруг потом будут над нами смеяться.
— На их девочку не хочешь глянуть? У нее такие красивые бантики. Вот бы мне такие! Мне бы тоже пошли голубые.
Очень любила наша Инжибийке ходить в гости. Она не отказалась бы и ночевать у чужих, если бы ей только разрешили. Она быстро привязывалась к людям. Рассказы сестренки про наших новоселов я давно уже успела позабыть, когда однажды
Мама начала плакать, что случалось с ней крайне редко. Сакинат в тот вечер не пошла в клуб и тоже ходила с красными глазами. То и дело к нам заглядывали соседи, справлялись, не нашлась ли Инжибийке. Горестно покачав головами и повздыхав, уходили. Уже и свет в ауле во всех окнах погас, люди укладывались спать, а сестренку все никак не могли найти.
— Ты, наверно, побила ее! Наверно, напугала! — напустилась на меня мама.
Я расплакалась. И без этого слезы душили, так еще и мама добавила.
— Да не ругались мы! Я ее с обеда не видала, — оправдывалась я.
Уже далеко за полночь мы, дети, заснули. А мать и отец вовсе не ложились. Утром отец впервые не пошел на работу.
— Хоть тело ее надо найти, — мрачно проговорил он. — Пойду отпрошусь у председателя.
По утрам около правления собирались все, кто работал в колхозе. Отсюда они расходились в разные стороны, получив задание на целый день. Когда отец дрожащим от волнения голосом сказал сельчанам, что у него потерялась дочь и он сегодня не сможет работать, глава семьи, приехавшей в наш аул, говорят, очень растерялся и виноватым голосом произнес:
— Девочка ваша у нас. Я спросил у нее, знают ли родители, и она сказала, что мама знает. Мы и поверили ей. Видит бог, не знал я, что обманывает ребенок, сам бы привел ее.
Так Инжибийке, переполошив всех, напугав до смерти родителей, неожиданно нашлась. Разгневанный отец, размашисто шагая, вел ее, крепко держа за руку, и она еле поспевала за ним. Увидев Инжибийке, мама бросилась ей навстречу, прижала к груди и горько расплакалась. Я думала, мать всыплет ей как следует, а она давай целовать ее и только тихо сказала:
— Если ты еще раз так поступишь, то я умру от горя.
Инжибийке, тоже готовая вот-вот разреветься, сразу воспрянула духом и тут же дала слово, что такое больше не повторится.
А я поняла и другое: мать, оказывается, очень любила нас. Почему же мне всегда казалось, что она не любит нас? Потому что была не слишком ласкова с нами?
Когда мы остались с сестренкой одни, я у нее спросила:
— Зачем ты у них ночевала?
— Хотела подружиться с Гульфирой.
— У тебя что, мало подруг? У тебя их полным-полно!
— Гульфира не такая, как все, — оправдывалась сестренка. — Знаешь, какие она интересные сказки рассказывает! А кукла у нее какая, помнишь, я тебе говорила? Совсем как живая! Я играла с ней, спать укладывала, только она никак не хотела засыпать…
— Тебе игра, а другим слезы!.. — рассердилась я, хотя в душе понимала, что из-за красивой куклы, может, и сама позабыла бы обо всем на свете. Ведь у нас никогда не было настоящей куклы. Мы мастерили кукол сами из кочерыжек кукурузы. На утолщенный конец завязывали платок, подрисовывали глаза, нос, рот. Это была голова. А туловище оборачивали куском материи. И играли с этой куклой так, что нам и в голову не приходило, что она не настоящая, не «живая». Мы, конечно, слышали, что в городских магазинах продаются удивительно красивые куклы. Но почему-то никто своим дочкам их не привозил.
Точно так же наши братишки не имели ни игрушечных машин, ни тракторов, ни самолетиков. Все это они сооружали из дощечек, картонных коробок, камышинок. А если сами не справлялись, то на помощь им приходили взрослые. Ведь сделать машину, это не то что кочерыжку тряпкой обернуть.
Однажды, когда отец собрался в город, я попросила его купить мне куклу.
— Так мало риса и картофеля везу продавать, что и не знаю, доченька, хватит ли денег. Если мать разрешит, может, и куплю, — ответил он.