Улица одностороннего движения
Шрифт:
– Я тоже это почувствовал, - сказал Пит.
– Звучу не в лад здешнему оркестру. Нарушаю гармонию.
– Сегодня утром мы приняли решение. И как раз собирались вас пригласить, но вы пришли сами.
– А если бы вы меня пригласили и я отказался прийти, вы бы вызвали морскую пехоту?
Патиньо улыбнулся какой-то удивительно мальчишеской улыбкой.
– Ну да. Собственно, ваше появление в нашей
– Я уже не тот, каким пришел к вам, - сказал Пит.
– Я растерял миллионы молекул. Я воспринял миллионы других. На мне совсем другая одежда.
– Можно почти наверняка предположить, что все это так или иначе возмещается и уравновешивается; надо надеяться, что мы не ошибаемся.
– Что ж, тогда, наверно, больше нет никаких препятствий... если не считать моих чувств.
Патиньо вздохнул.
– Пожалуй. Но мы так мало знаем о подобных вещах... потому и не трубят трубы. Когда мы вас отправим, машина будет размонтирована. Чем меньше люди знают об этой стороне научных исследований, тем лучше. Быть может, сейчас мы поступаем преглупо. А может быть, нам бы надо холодеть от ужаса.
– Ну, - сдерживая волнение сказал Пит.
– Когда же мы начнем?
– Хоть сию минуту.
– А когда начнут они?
– Тогда же, когда и мы... или наоборот. Видимо, на этом уровне все полностью совпадает: мы как бы выражаем законы, общие для всей Вселенной.
– Довольно!
– прервал ван Хасен.
– Так у нас весь день пройдет в разговорах.
– А нельзя мне взять с собой... книгу или еще что-нибудь?
– спросил Пит.
Патиньо покачал головой. Потом взял Пита за руку и поставил его перед шаром. Красный глазок смотрел теперь Питу прямо в лоб.
Пит еще дома попрощался с Мэри. Теперь он на нее не взглянул.
Все произошло очень быстро.
Патиньо прощальным жестом поднял руку.
Ван Хасен нажал какую-то кнопку где-то позади металлического шара.
– Пит!
– крикнула Мэри.
Машина
И Мэри очутилась в его объятиях.
Лаборатория была почти такая же. И машина тоже. Круглый красный глазок потускнел. Вой утих.
Все просто стояли и переводили дух.
Держа Мэри в объятиях, Пит поглядел вокруг и улыбнулся.
– Без бороды вас трудно узнать, доктор ван Хасен, - сказал он. Потом обратился к Мэри: - Я рад, что ты это сделала. Я не смел тебя просить.
Мэри заплакала.
– Я... я подумала, если я... тогда и она... а может, это она первая подумала...
– Тебе понравится мой Пит младший, - сказал он ласково. А та Мэри, которая только что отсюда ушла, будет хорошей матерью твоему сыну.
Ученые понемногу выходили из оцепенения. Минут десять они с горящими от любопытства глазами забрасывали вновь прибывших вопросами, потом Пит сказал, что они с Мэри хотели бы пойти домой.
Ван Хасен вывел их в коридор. Остальные двое - точно такой же Патиньо и чуть менее привлекательная Хейзл Бэрджис уже хлопотали, разбирая машину.
У двери лифта ван Хасен спросил:
– Вы согласны с нами сотрудничать, мистер Инис?
– Большое спасибо, с радостью, - ответил Пит и прижал к себе локоть Мэри.
Дверь лифта открылась. Внутри не оказалось ничего, кроме плотного голубого света.
– Прошу вас, - учтиво сказал ван Хасен.
Чуть помедлив, Пит произнес безжизненным голосом:
– Все в порядке, родная... Наши лифты совсем не такие, как у вас. Совсем не такие.
И хмуро ступил в голубую пустоту, на высоте пятого этажанад землей, все еще прижимая к себе локоть Мэри. За ними шагнул ван Хасен.
И на этом голубом сиянии они поплыли вниз.
"Когда едешь по улице одностороннего движения в никуда, остается одно, - думал Пит, - прибиться к краю. Здесь я и прибьюсь. Ничего не скажу Мэри. Буду молчать, и те, другие, тоже смолчат".
Глаза его расширились: сколько же их, других?
Вниз.
Наконец под ногами твердый пол.
"Надо только выяснить, что это: завтра или через миллион лет. Может быть, этот мир не станет меня ненавидеть?"
Это было не завтра. И мир этот был добр к нему.