Улица Оружейников
Шрифт:
— Не огорчайся, Талибджан, мне удалось достать два ящика ламповых стекол, это хороший товар. Стрельба кончится, тогда я продам стекла, еще что-нибудь достану. Проживем. — Дядя Юсуп был человеком покладистым и робким. Он ни с кем не хотел портить отношения.
— А может, Усман-бай тетрадку достанет, — не унимался Талиб. — Пусть тетрадку отдаст. Или деньги.
Дядя Юсуп внимательно посмотрел на племянника, вздохнул и сказал с уважением:
— Ты теперь наследник, твое право требовать. Если хочешь, завтра пойдем с тобой к Усман-баю. — И добавил: —
Возле высокой глиняной стены с резной калиткой из толстых дубовых досок дядя и племянник остановились. Эта стена и эта калитка с начищенным медным кольцом невольно внушали уважение. Усман-бай был самым богатым человеком не только на улице Оружейников, весь Ташкент знал Усман-бая.
На двух базарах Усман-бай держал мануфактурные магазины, его доверенные люди занимались скупкой шерсти и кож в Ташкенте и во многих других городах. Злые языки говорили, что Усман-бай в молодости занимался конокрадством и грабежом на караванных дорогах, а потом, накопив денег, занялся торговлей. Так это или не так, но Усман-бая уважали и боялись. Наверное, больше боялись, чем уважали.
Дом Усман-бая огромный, двухэтажный, с террасами и балконами, с амбарами и конюшней на шесть лошадей; посреди двора протекает арык, а перед домом клумба с цветами. Это мужская половина, куда могут зайти посторонние, А по ту сторону дома — женская половина. Что там находится, этого и не видел никто. Четыре жены есть у Усман-бая. Ровно столько, сколько позволяет священная книга «Коран».
— Почтенный Усман-бай дома сейчас? — искательно и робко спросил дядя Юсуп у работника, чистившего лошадь возле конюшни.
— Дома, кажется, — ответил работник, молодой плечистый парень с выбитыми передними зубами.
— Не будешь ли так любезен, друг, не скажешь ли ему о нашем приходе?
— Мне нельзя входить в дом. Там чисто, а я грязный, — сказал работник и опять принялся скрести лошадь. — Там есть веревка, дерни за нее, и в доме будут знать.
Действительно, у калитки с внутренней стороны стены болталась веревка, которая тянулась через весь двор к дому.
Дядя Юсуп дернул за веревку, но, видимо, недостаточно сильно. Он подождал и дернул сильнее. Через минуту или через две на террасу вышел сам Усман-бай, из-под ладони, против солнца, поглядел на вошедших и спустился на одну ступеньку. На этой ступеньке он задержался, повернулся задом к гостям и старательно надел кауши.
— Прошу вас, прошу вас, пожалуйста, — заговорил он, с протянутыми руками двигаясь навстречу дяде и племяннику. — Рад видеть вас вместе. Как здоровье, как самочувствие? — сыпал он обязательными приветствиями, не давая гостям и рта раскрыть. — Горе, кругом теперь одно горе, велик аллах, — продолжал Усман-бай. — Заходите, рады вам, заходите. У всех теперь горе. Цены растут, три дня в городе стрельба, убийства, три дня ни одна лавка в городе не торгует, вы тоже не торгуете, почтенный Юсуп-ака. Одно разоренье. И холодно уже становится. Вот завяли у меня розы, совсем осыпались. Приходите весной, какие розы
Он так сыпал словами, был так радушен и суетлив, что у Талиба в голове слегка загудело. Дядя Юсуп смущался все больше и больше.
— Мы к вам по делу… — вставил наконец слово и дядя Юсуп.
— Дела, дела, — прервал его Усман-бай, — у всех теперь дела. Ох, тяжелое время настало! Заходите, посидим поговорим о делах. Рад вам, очень рад. Пословица есть: гость в дом — радость в дом…
Усман-бай провел дядю Юсупа и Талиба в комнату для гостей, большую и просторную, с круглой высокой железной печью, какие Талиб видел только в русских кварталах новой части Ташкента.
Стены были разрисованы всякими рисунками, похожими на павлиньи перья, потолок лепной, там тоже всякие узоры, гирлянды из роз и лепестков. На полу лежал мягкий и яркий туркменский ковер, горы атласных подушек.
Усман-бай быстро и звонко защелкал пальцами. Тотчас откуда-то вынырнула служанка и расстелила шелковый дастархан. Печенье и прозрачный сахар, кишмиш и изюм с косточками, фисташки и миндаль, европейские конфеты в обертках и матовые гроздья винограда появились на дастархане под звонкое щелканье байских пальцев.
— Быстрей, быстрей, — приговаривал Усман-бай. — Разве ты не видишь, глупая, какие сегодня у нас дорогие гости!
Чем больше Усман-бай говорил, чем больше расхваливал гостей и чем больше угощенья появлялось на разостланной шелковой скатерти, тем больше неприязни к хозяину испытывал Талиб. Он и сам не понимал, почему так получается. Даже чайники с раскосыми китаянками под цветистыми зонтиками вызывали неприязнь мальчика. Дядя Юсуп совсем растерялся и сник.
— Берите, берите, угощайтесь, — рассыпался Усман-бай, время от времени бросая быстрые взгляды то на дядю, то на племянника.
Дядя Юсуп оторвал одну виноградинку от кисти и положил в рот, не решаясь раскусить. Талиб тоже оторвал одну ягоду и держал ее в руках.
— Мы по делу, — опять начал дядя Юсуп, с трудом проглотив виноградинку. — Вот Талибджан сейчас остался сиротой, ему нужны деньги, а вы должны…
— Сто рублей, — перебил дядю Юсупа Усман-бай. — Да, я обещал еще сто рублей за клинок, хотя он никогда не стоил и четверти этой суммы. Саттар обманул меня, но я все равно согласен уплатить, раз обещал. Только не сейчас. Сейчас совсем нет денег.
— Вы обещали сто рублей или тетрадку моего дедушки, — сказал Талиб.
— А, наследник! — вроде бы обрадовался Усман-бай. — Ты настоящий наследник, молодец! Зачем тебе старая тетрадка твоего дедушки? Я дам тебе десять таких тетрадок, только совсем новых. Зачем?
— Вы обещали сто рублей или тетрадку моего дедушки, — не умея скрыть неприязнь, повторил Талиб.
Дядя Юсуп даже покраснел оттого, что племянник такой невежливый. Он пытался что-то сказать, но Усман-бай теперь смотрел только на Талиба.