Улица Пяти Лун
Шрифт:
Смит улыбнулся и, насвистывая, двинулся прочь.
Я проводила его взглядом. Ну и тип! Ах, как было бы хорошо принять сейчас душ... но не стану же я следовать советам этого исчадия ада! Вздохнув, я поплелась к гаражу. Два человека по-прежнему начищали «роллс-ройс», но Бруно среди них не было.
Я отыскала неподалеку розарий, надеясь, что если погулять среди цветов, то аромат роз отобьет запах псины. Увы! Наивная надежда. Интересно, почему это Смит так внезапно ретировался? И почему он оставил меня именно в этой части поместья? И куда подевался Бруно? И что все это значит?..
От чертовых роз не было никакого проку, поэтому, презрев аромат, который источал мой наряд, я решительно двинулась в ту часть парка, где еще не бывала. Там находился один из самых больших фонтанов, которые мне доводилось видеть. В воздух на немыслимую высоту взлетали сверкающие брызги, вода струилась по мраморным телам затейливой скульптурной группы: нимфы и водяные боги сплелись в клубок, занимаясь явно чем-то непотребным. Вволю налюбовавшись фонтаном, я огляделась. Позади олеандровой изгороди виднелись какие-то стены. Стараясь не шуметь, я протиснулась сквозь кусты и внимательно изучила строение. Понятно... Не иначе как студия Луиджи.
Это было на редкость невзрачное сооружение — не слишком подходящее для наследника всего того великолепия, которое мне довелось лицезреть. Низенькое кирпичное здание, наверняка бывший сарай, где прежде хранили лопаты и грабли. Часть кровли заменили стеклянной крышей — надобности художника диктовали свои условия, — но на этом обновление и закончилось.
Дверь была открыта. Да и как же иначе — солнце беспрепятственно шпарит через стеклянную крышу, и внутри мастерской, должно быть, жарко, как в духовом шкафу. Луиджи трудился. Торс его был обнажен, заляпанные краской джинсы сползли на узкие мальчишечьи бедра. С минуту я с интересом рассматривала загорелую спину, столь же гибкую и мускулистую, как у атлетов Лисиппа. Странно, почему при такой жаре не плывут краски. Переведя взгляд на холст, над которым колдовал Луиджи, я поняла, что это не имеет значения. Все равно никто не заметил бы разницы.
Я кашлянула и вежливо шаркнула ногой. Луиджи стремительно обернулся. В зубах у него была зажата кисть, лицо все в точках охры и ультрамарина. Именно эти кричащие цвета, должна с прискорбием сообщить, и доминировали на холсте. Не знаю, что еще можно сказать о картине Луиджи. Я в таком искусстве ничего не смыслю. Мешанина красного и синего самых неприятных оттенков. Жуть...
Впрочем, сам Луиджи выглядел куда привлекательнее. Он вытащил из зубов кисть и без улыбки посмотрел на меня:
— Вы пришли. Я думал, вы забыли про свое обещание.
— Не знала, уместно ли заглянуть к вам без приглашения. Некоторые художники не любят, когда прерывают их творческий процесс.
Угрюмое лицо Луиджи просияло в чарующей улыбке.
— У меня сейчас простой, — сказал он, тщетно пытаясь придать себе важный вид. — Зашел в тупик... Знаете, временами такое случается.
— Понимаю. Я уйду, если вы...
— Нет-нет! — Его изящные, но сильные пальцы ухватили мою ладонь. — Вы должны остаться. Скажите, что вы об этом думаете?
Хорошо, что я знаю, как действовать в подобных случаях. Отступив на несколько футов, задумчиво склонила голову набок и прищурилась.
— Завораживающе... Очень, очень интересная идея. Наводит на размышления.
— Да-да! — страстно вскричал Луиджи. — Вы понимаете!
И мы принялись обсуждать шедевр. Я указала несколько мест, где тон можно было бы подобрать поточнее. Задыхаясь от восторга, Луиджи поведал, какие поправки собирается внести. Юноша был на седьмом небе от счастья. Правда, однажды он застал меня врасплох, спросив в лоб, а какие, собственно, мысли будоражит во мне его творение и какие чувства пробуждает. Я быстро затараторила всякие расхожие глупости и постаралась уйти от опасной темы. Единственное, что пробуждала во мне картина Луиджи, — это раздражение и ощущение бессмысленного хаоса.
Через десять минут в пекле мастерской я почувствовала себя кроликом в духовке. Точнее, козлом, поскольку несло от меня именно так, как, по моим представлениям, несет от этого малосимпатичного животного. Но Луиджи, казалось, ничего не замечал. Заполучив благодарную аудиторию, он не собирался отпускать ее так быстро, и мне пришлось полюбоваться прочими шедеврами юного живописца. Гм... Все они были разных оттенков, других отличий я не заметила.
— А вы пишете только маслом? — спросила я, принюхиваясь к себе. — Иную технику не пробовали?
Глупый вопрос. Следовало спросить, какую технику Луиджи не испробовал. Перо, акварель, пастель, шелкографию, гравюру... На свет появлялись все новые и новые кипы шедевров. С меня же лился пот в три ручья, я задыхалась, перед глазами плыли разноцветные круги. Не выдержав, я в отчаянии выпалила:
— Пощадите, Луиджи! Еще немного, и я лопну от впечатлений! Надо, чтобы все эти ваши чудесные работы проникли в мое подсознание, стали частью меня...
Луиджи милостиво согласился. Он бы согласился со мной, даже если бы я сказала, что «эники-беники ели вареники». Оставив художника трудиться над особо ядовитой цветовой гаммой для нового нетленного полотна, я вырвалась на свежий воздух и едва не закричала от невыразимого облегчения.
Впрочем, грешно и глупо смеяться над восторгами молодости. Что может быть горше юношеских разочарований? Хотя я не утверждаю, что хорошо знакома со всеми формами европейского искусства, все же не думаю, что Луиджи способен внести большой вклад в сокровищницу мировых шедевров. Рано или поздно юноша это осознает и будет уязвлен до глубины души. Ну а пока пусть получает удовольствие от красок и кистей. А я оставлю свое циничное мнение при себе...
В дом я проникла через один из многочисленных боковых входов, стараясь не попадаться никому на глаза, точнее... гм... под нос. Учуять меня можно было за милю. А все подлый Смит! Если бы не лез со своими гнусными советами, я давно бы уже добралась до ванной. Ладно, теперь все позади, скорей, скорей на встречу с мылом и горячей водой!