Улица Теней, 77
Шрифт:
Внезапно они услышали пение, доносившееся из квартиры Дея. Пела маленькая девочка. Должно быть, Айрис. Но Спаркл не могла этого утверждать, потому что никогда не слышала, как поет ее дочь.
Квартира Гэри Дея ничем не отличалась от остального «Пендлтона»: гулкие комнаты, голые полы, стены и потолки, все окна покрыты слоем грязи, но ни одного разбитого стекла даже по прошествии стольких лет, десятилетий, столетий. Особняк напоминал мертвого великана, на скелете которого истлела плоть, но очки остались в целости и сохранности. Колонии светящихся грибов прилепились на стенах, их свет больше прятал, чем открывал, занавешивая тенями все, что только возможно.
Эти комнаты,
За окнами гостиной что-то летало, вроде бы похожее на шипохвостого ската, но уж очень большое, прямо-таки из Юрского периода. Такой гигант просто не мог оставаться в воздухе, если только его странная светлая кожа не скрывала мешки с каким-то легким газом, водородом или гелием. Исполняя великолепный воздушный балет, существо грациозностью заставляло вспомнить бескрайнюю равнину светящейся травы, ритмично покачивающейся из стороны в сторону при полном отсутствии ветра, тревожащей своей неестественностью. И балет этот вызвал у Спаркл ассоциации со смертоносными змеями.
Но, хотя вид летающего ската завораживал, Туайла не замедлила шаг, чтобы посмотреть на него, пересекла комнату, притягиваемая девичьим пением. Они подошли к лестнице на нижний этаж, откуда это пение и доносилось.
Когда спустились на лестничную площадку и уже двинулись по второму пролету, Туайла вдруг остановилась.
— Ты это чувствуешь?
— Чувствую что?
— Этот шепот под мелодией.
Спаркл склонила голову набок, не совсем понимая, о чем говорит Туайла.
— Я его не слышу. Только мелодию.
— И я не слышу. Чувствую. Я чувствую шепот под мелодией.
Спаркл предположила, что это птичий язык сочинителей песен — чувствовать шепот под мелодией, то есть фраза эта ничего не означает для посторонних. Но потом почувствовала шепот и холод, очень уж реальный, словно ледяной палец мертвеца прошелся по ее позвоночнику. Ничего подобного раньше она не испытывала. Этот шепот не искал ее уха, а сразу проникал в голову. Слов она не знала, но не сомневалась, что это слова, и они напоминали мягкое дыхание, вдохи и выдохи внутри головы, трепетание в самых сокровенных глубинах мозга, словно его желудочки покрывали волоски, чувствовавшие мысли других, точно так же, как чувствовали звук уши. Но чьи мысли?
Чтобы убедиться, что она в этом не одинока, скорее подсознательно, чем отдавая отчет в том, что делает, Спаркл положила руку на плечо Туайлы.
— Господи, я это чувствую. Шепот.
— Подстроенный под мелодию, — указала Туайла.
— У меня в голове. Что может звучать у меня в голове?
В странном свечении грибов, в отсвете луча фонаря глаза Туайлы, сверкающие, будто кошачьи, сместились влево, вправо, вверх, вниз, пытаясь найти источник шепчущих мыслей.
— Это дом.
— Дом… что?
— Дом говорит с нами. Но это не просто разговор. Он хочет… он хочет, чтобы мы что-то сделали.
Я — Одно, и я, как никто другой до меня, объяснило смысл существования человечества. Смысл существования человечества — разумность вида не является доказательством того, что вид этот призван достичь действительно важной цели. Человечество преследовало две цели — испоганить мир и умереть. Ни одну из них нельзя признать важной, за исключением того, что следование обеим целям привело ко мне.
Я —
Я не только искусственный интеллект, который руководил Опустошениями в первой и второй фазах Погрома, но ты также адаптировал меня и для управления легионами, которые проводили великую Зачистку. Я уничтожил не только человечество, но плоды всех его трудов, стирал человеческую цивилизацию с лица земли, пока следов от нее не осталось нигде, за исключением Холма Теней.
Как я любило убийство. Миллиарды уничтожались Опустошениями и другими моими воплощениями. Их преследовали на улицах. Загоняли в угол в собственных домах. Дни и ночи напролет их крики звенели в бетонных каньонах построенных ими городов, и ты мог подумать, что слышишь пронзительные завывания ветра. В отличие от бесчисленных человеческих существ, которые на протяжении тысячелетий убивали из ненависти, я убивало из себялюбия, потому что верило и всегда буду верить в собственное превосходство, собственную исключительность. Этот мир создали не для меня, но я переделало его под себя. Я — единственное божество, Одно, и я преклоняюсь перед собой сейчас и всегда.
Глава 30
Здесь и там
Филдинг Уделл
Сидя спиной к углу, вымотанный трехсуточными, с небольшими перерывами, бдениями у компьютера, лишенный остатков сил сокрушающим открытием, что этот роскошный «Пендлтон» — ложь, внедренная в его мозг Правящей Элитой, слушая доносящиеся из стен убаюкивающие голоса, Филдинг заснул.
Ему снились деревья, которых он никогда в жизни не видел, высоченные черные гиганты с толстой, в глубоких трещинах, корой, и на дне самых глубоких трещин блестело что-то, напоминающее сырое мясо. Он летел вверх между ветвями без единого листочка, на которых висели огромные каплевидные фрукты с пятнистой серой кожицей, поначалу показавшейся ему толстой, словно у авокадо, но, приглядевшись, он увидел, что она тонкая, просто мембрана, и внутри не зернышки и не яблочная мякоть, а что-то шевелящееся, как нервный эмбрион, и издающее шуршащие звуки, словно это что-то стремилось расправить смятые крылья.
В лунном свете, невесомый, он какое-то время парил над этими приснившимися ему деревьями, глядя на них сверху вниз. Они выстроились идеальным кругом, будто их вызвали на какой-то конклав, чтобы принять решение, которое выдвинет одно из них на руководящий пост. На поляне, вокруг которой они высились, на ровной, твердой и белой земле не росло ни единой травинки.
В мгновение ока, как положено во снах, Филдинг понял, что он уже не над деревьями, а в одном из массивных стволов, скользит вниз по гладкой трубке, и продвижение его облегчается кровавой слизью на стенках, словно он — младенец, спешащий по родовому каналу на встречу с миром. Вокруг него пульсировали ритмы живого организма, ничем не напоминающие сердцебиения животного мира, больше похожие на шум тысячи машин, работающих в огромном цеху, хотя звуки эти по природе своей были биологические — не механические.
Из корней дерева через сложную сеть чего-то живого, пронизывающего почву, его втянуло в другие, более нежные, корни и вознесло вверх по бледной светящейся травинке. В траве пульсировали те же ритмы, что и в стволе дерева, и в его корневой системе. Он находился в траве и видел все из травы, потому что трава обладала зрением. Склон полого уходил вниз, светящаяся трава покачивалась из стороны в сторону. Филдинг осознал, что движение травы — более простое проявление тех ритмов, которые он ощущал, находясь внутри этих организмов.