Уличный адвокат
Шрифт:
Явись я с целью взять в долг или с иной неприятной миссией, соседи естественная защитная реакция - наотрез отказались бы говорить со мной, даже через дверь, поэтому маленькая ложь была простительна.
– Он переехал,- сообщила женщина.
– А вы не знаете куда?
– Нет.
– Он и из города уехал?
– Не знаю.
– Вы видели, как он выезжал?
Ответ был, разумеется, положительный. Подробностей я не дождался. Я снова осторожно постучал. Никакого результата.
Развернувшись, я позвонил в другую квартиру. Дверь быстро распахнулась на ширину цепочки, и
– Что вам угодно?
Я повторил байку про Боба Стивенса. Девятый час вечера, на улице холод и мрак; мое пришествие явно прервало семейный ужин.
Но мужчина, казалось, не был раздосадован.
– Не могу сказать, чтобы я знал его.
– А жену?
– И ее. Я все время в разъездах.
– Может быть, с ними общалась ваша супруга?
– Нет.- Ответ прозвучал слишком поспешно.
– Никто из вас не видел, как они выезжали?
– В пятницу и выходные нас не было в городе.
– И у вас нет ни малейшего представления, куда Палма уехал?
– Ни малейшего.
– Благодарю вас.
Больше соседей по площадке у Гектора не было. Направляясь к лестнице, я лицом к лицу столкнулся с крепко сложенным, одетым в униформу охранником. Похоже, женщина вызвала его по телефону. В правой руке он сжимал клюшку для гольфа и многозначительно похлопывал ею по ладони левой, как полисмен из телевизора.
– Что вы здесь делаете?- гаркнул он.
– Ищу человека. Эту штуку,- я кивнул на клюшку,- лучше убрать.
– Попрошаек мы не пускаем.
– Вы глухой? Я сказал, ищу знакомого. Попрошайничество - не мой профиль.- Я обогнул охранника.
– На вас жалуются жильцы,- услышал за спиной.- Пожалуйста, уходите.
– Ухожу.
Поужинал я сандвичем и пивом в баре неподалеку. Заведение было недорогим, из разряда тех, где прибыль приносят не цены, а быстрый благодаря постоянному притоку посетителей оборот. Возле стойки сидели молодые госслужащие, забежавшие по пути домой побаловаться пивком, посудачить о политике, поглазеть по телевизору на игру любимой баскетбольной команды.
Пора было смириться. Жена и друзья остались в прошлом. Семь лет, проведенных в изнурительном труде на благо "Дрейк энд Суини", мало способствовали укреплению дружеских уз, как, впрочем, и семейных. Дожив до тридцати Двух лет, я оказался неподготовленным к одиночеству. Глядя на экран, я думал: а не пора ли найти в подобном заведении новую спутницу жизни? Нет. Должны быть другие места для этой цели.
Почувствовав внезапное отвращение к окружающим и обстановке, я вышел на улицу.
Машина медленно двигалась в сторону центра. Чердак не манил. Мое имя стояло в документах о найме, значилось в каком-то компьютере, при необходимости полиция без особых усилий вычислит мое пристанище. Если арест - дело решенное, то явятся за мной наверняка ночью. Копы не преминут перепугать стуком в дверь, с обдуманной грубостью защелкнут на запястьях стальные браслеты, вцепятся звериной хваткой под локти, запихнут в патрульную машину и привезут в городскую тюрьму, где я, без сомнения, окажусь единственным белым, арестованным за ночь. Самым большим для них наслаждением будет запереть меня в камеру с полудюжиной
Куда бы ни направлялся и что бы ни делал, я имел при себе сотовый телефон, чтобы известить Мордехая об аресте, и пачку из двадцати стодолларовых банкнот, чтобы уплатить залог и оказаться на свободе до разговоров о камере.
Оставив машину в двух кварталах от дома, я внимательно огляделся, особо уделяя внимание пустующим машинам.
Все было тихо, я без приключений забрался на чердак.
Мебель в гостиной состояла из двух шезлонгов, пластикового ящика для бутылок, служившего мне столом и подставкой для ног, и аналогичного ящика, на который я водрузил телевизор. Интерьер получился убогим донельзя, и я решил, что гостей принимать не буду. Незачем им видеть, как я живу.
В мое отсутствие звонила мать. Голосом автоответчика она сообщила, что, как и отец, волнуется за меня и хочет приехать. Родители обсудили перемены в моей жизни с Уорнером, тот также готов нанести мне визит. Представляю, о ем они там судачили: должен хоть кто-то из семьи вернуть заблудшую овцу.
Митинг в память Лонти Бертон стал главной темой одиннадцатичасового выпуска новостей. На экране появились снятые крупным планом пять гробов: вот их устанавливают на лестнице, вот несут на руках к Капитолию. Увидел я и выступление Мордехая. Участников митинга оказалось значительно больше, чем я предполагал,- по оценкам журналистов, более пяти тысяч. Мэр города от комментариев отказался.
Выключив телевизор, я набрал номер Клер. Мы не общались четвертый день, сломать лед было необходимо ради соблюдения приличий. Формально мы ведь оставались мужем и женой. Неплохо было бы поужинать вместе - например, через неделю.
После третьего гудка прозвучал вальяжный незнакомый голос:
– Алло?
Мужчина.
На мгновение я так опешил, что не смог вымолвить ни слова. Четверг, половина двенадцатого ночи, а у Клер сидит мужчина. Но я ушел меньше недели назад! Мне захотелось бросить трубку. Преодолев этот порыв, я сказал:
– Клер, пожалуйста.
– Кто спрашивает?- бесцеремонно поинтересовался незнакомец.
– Майкл, ее муж.
– Она в душе,- с ноткой злорадства изрек нахал.
– Передайте, что я звонил.- Я бросил-таки трубку.
До полуночи я расхаживал по мансарде, затем оделся и вышел на улицу. Когда рушится брак, человек поневоле перебирает всевозможные причины катастрофы и варианты развития событий. Что было в нашем случае? Исподволь нараставшее отчуждение? Нечто более сложное? А может, я не обратил внимания на сигналы, которые Клер мне подавала?
Не был ли тот мужчина банальным гостем на одну ночь, или Клер давно с ним? Коллега-врач, уставший от семьи и детей, или студент-медик, давший ей то, чего она не получала от меня?
Я пытался убедить себя в том, что дело вовсе не в любовнике. Не взаимной неверностью было продиктовано наше решение развестись. Слишком поздно переживать из-за того, что Клер спит с другим. Брак кончился, это однозначно. И не важно почему. Пусть убирается к черту, меня уже ничего не волнует. Она забыта, вычеркнута из памяти. Если я решил выйти на охоту, то и Клер может делать что заблагорассудится.