Ульмигания
Шрифт:
— Князь! Князь! Барон!
Старший из наемников дергал его за плечо.
Ванграпу не хотелось возвращаться. Он уже был в покое, нисходящем к нему с искрящихся небес.
— Князь! — рутен дернул сильнее, причинив боль. — Не та ли это псина, что ты искал?
Он развернул кожаный узел, и к ногам фон Эбура свалился куцехвостый пес. Он казался мертвым. Лапы его были стянуты сыромятным ремнем.
Стрела мешала дышать. Он опять ее чувствовал.
Ванграп вернулся.
— Развяжите его.
Рутен наклонился и разрезал ремни.
Пес тут же вскочил и бросился на Ванграпа. Но он ждал этого и, сунув в пасть левую руку, правой сильно ударил сбоку в голову, со стороны уха. Пес упал и какое-то время не шевелился. Потом поднял голову, посмотрел вокруг
Наемники что-то объясняли, показывая другой сверток. Черная ведьма с ребенком… Роженица с ножом в груди… Бросился рыжий пес… Бросилась ведьма… Младенец…
Ванграп, князь Вепря, барон фон Эбур, уходил. Его ждал тот, во славу которого он все эти годы сражался с собственным народом. Девы взяли его под руки и помогли подняться. Он видел собственное тело…
И вдруг до него дошло то, о чем говорили рутены — ведьма с ребенком — рыжий пес… Это ребенок Кривы! Младенца нужно убить немедленно и сжечь вместе с псом!
— Он что-то говорит, — сказал один из рыцарей, наклонившись к фон Эбуру. — Что-то о младенце. Я плохо понимаю по-прусски.
Ванграп вздохнул и затих. Тело его расслабилось. Душа медленно поднялась над замком.
— Все. Он умер.
Рыцари снимали шлемы. Кто-то из братьев Ордена начал читать молитву.
— Кажется, он хотел, чтобы мы позаботились об этом ребенке.
— Надо найти кормилицу.
— Пока ее нет, ребенка можно накормить козьим молоком, — сказал Василько. — Тут в округе их полно.
Глава 13
«Итак, состоялся на тризне по убитым крестоносцами витингам Великий совет воинов ятвягов. И спросили все друг у друга: как же нам жить теперь? Покоримся ли пришедшим из-за Вистулы закованным в железо или будем биться до последнего мужа в племени, пока не опустеют наши дома, не овдовеют жены и не осиротеют дети ятвягов?
Вышел вперед вождь, известный своей мудростью, по имени Стардо, и сказал: не может стать рабом тот, кто был господином, поступим же, как некогда славный наш король Вайдевут…
И ушли ятвяги в дикие леса Литвы…
Но был среди них некто крещеный, по имени Кантегерд, и смутил он многих ласковыми речами и посулами, и не пошли они с князем Стардо, но пошли за Кантегердом на поклон к христианам. [108]
Не простили боги Кантегерду предательства, и многие беды претерпело его племя, пока сам вождь не положил жизнь свою на жертвенник в священной Ромове. И тогда только получили ятвяги покой на новых землях».
До сих пор были только козы. Но сейчас в глубине стеге [109] лежал белый жеребенок. Несмотря на сумрак, длинная черная рана на его шее была хорошо заметна.
108
К тому времени из одиннадцати прусских племен в Ульмигании осталось только десять. Ятвяги (судавы), населявшие юго-восток Пруссии, под началом князя Стардо ушли куда-то к границам нынешней Белоруссии, в дремучие леса Литвы, и там ассимилировались в среде русской и литовской знати. Например, в русских летописях («Галицко-Волынская», «Задонщина») многие ятвяги упоминаются уже как литовские и русские князья. Однако часть их крестилась и встала под опеку Тевтонского ордена. Чтобы окончательно порвать с языческим прошлым, князь Кантегерд попросил Конрада фон Тиренберга, будущего ландмайстера Пруссии, дать ятвягам другие земли, подальше от родовых капищ. Фон Тиренберг выделил им северо-западную часть Самбии, опустевшую к тому времени в результате бесконечной войны самбов с Орденом. В 1258 году около полутора
109
Стеге — сарай, амбар.
— Крови, конечно, нет, — сказал Кантегерд.
Старый плотник, хозяин жеребенка, молча кивнул.
Кантегерд, сдерживая ругательства, — на людях он изо всех сил старался выглядеть образцовым христианином — вышел из сарая в предрассветный туман.
Это началось полтора года назад. Собственно говоря, началось это гораздо раньше, но никто особенно не обращал внимания на то, что иногда с пастбища не возвращался какой-то козленок. Козы, обгладывая кустарник и молодые деревца, часто заходили глубоко в леса, где до них было много охотников. Но, когда однажды утром в загоне для скота обнаружились две нетронутые козьи туши с неровно перерезанным горлом, впервые прозвучало: «Волколак»! Ужас зловещим шорохом стал расползаться по деревне. Люди, не забывшие своих брошенных в Судовии [110] богов, стали роптать и угрюмо коситься на князя Кантегерда, обрекшего их на это предательство. Им казалось, что боги нашли их, сбежавших с родины, и начали мстить, прислав волколака — кровожадного оборотня.
110
Судовия — название земли, где жили ятвяги, по имени их легендарного родоначальника, одного из сыновей Вайдевута — Судо.
И вот теперь белый жеребенок. Считалось, что белые животные особенно угодны прусским богам. Белые козы или лошади приносились в жертву новорожденными. Правда, за те годы, что ятвяги жили под опекой Ордена, древние суеверия стали уходить. На белую лошадь по-прежнему никто не рисковал садиться, но в хозяйствах их держали — на продажу самбам.
Первое время, когда ятвяги получили от Ордена новые железные орудия — мотыги, косы, плуги, когда в сараях встали коровы, дающие в десять раз больше молока, чем козы, а на полях зрели невиданные урожаи из подаренных орденом семян, казалось, благоденствию племени не будет конца. И тут появился оборотень. Или кто там, вместо него? До князя стали доходить слухи, что то в одном, то в другом доме ночью втайне приносились жертвы. Кто-то пытался вадить. В лесу он наткнулся на дуб, украшенный длинными разноцветными лоскутками. Дуб он приказал сжечь, но заметил, что витинги делают это без охоты, хмуро отводя глаза в сторону.
Сегодня на рассвете прибежала насмерть перепуганная девчонка — дочка плотника и, запинаясь, сказала, что волколак зарезал жеребенка. До сих пор Кантегерд не верил в оборотней, но когда увидел, что солома на кровле стеге осталась нетронутой, а в самом сарае нет никаких подкопов, которые обычно делают волки, он почувствовал, что ему вдруг стало душно. Из-под шапки на лоб потекли струйки пота.
Дом Кантегерда — добротный, высокий, срубленный на манер домов орденских поселенцев, с погребами, стоял напротив часовни Святого Креста, через дорогу, ведущую на юг, к Шоневику. Небольшая площадь перед ним была вымощена булыжником, как в замках. Двери дома были набраны из еловой строганой доски, достаточно высокие для того, чтобы рослому князю не приходилось пригибать голову, входя в них.
Он приказал подать пива и озабоченно потягивал его, глядя себе под ноги.
Пришел Василько.
— Звал, князь?
Кантегерд кивнул и указал на скамью рядом с собой. Налил пива. Василько выпил, потом вздохнул и потянулся, хрустя костями.
— Скучно, князь, — сказал он. — Уйду я от тебя. Меня воевать учили, а не бражничать. А у тебя я живот наел.
Князь посмотрел на поджарого, как молодая рысь, воина и хмыкнул. Потом опять налил пива.
— Ты ни свет ни заря меня опохмеляться позвал, или дело какое есть? — спросил Василько.