Ультиматум Борна (др. перевод)
Шрифт:
Наблюдая за ним, миссис Гейтс неожиданно вновь поймала себя на болезненной мысли, что в ее муже было... нечто... чего она никогда не сможет постичь. В его жизни были неизвестные ей проблемы, а в работе мыслей – неожиданные перескакивания с одной на другую, что также было ей непонятно. Она знала только, что временами он испытывал страшную боль, которую не хотел ни с кем разделить, даже зная, что тогда она немного утихла бы. Тридцать три года назад довольно привлекательная женщина среднего достатка вышла замуж за долговязого и нескладного выпускника юридического факультета, блестяще его окончившего, но бедного. Его горячность и желание угодить отвернули от него самые крупные юридические фирмы тех далеких холодных и кризисных пятидесятых. Внешний лоск и погоня за надежностью – эти качества ценились выше яркого ума, блуждавшего в эмпиреях, неизвестно в каком направлении. Тем более
У новоиспеченной миссис Гейтс, однако, были кое-какие соображения по поводу того, как в перспективе улучшить их совместную жизнь. Среди них было и предложение отложить на время юридическую карьеру, – лучше уж ничего, чем работать в плохонькой фирме или – упаси Боже! – частная практика с клиентами такого сорта, которых он только и мог привлечь тогда: этим людям было не по средствам нанять известных адвокатов. Лучше было использовать его природные качества – впечатляющий рост и быстрый, впитывавший все как губка ум, который в сочетании с его напористостью мог легко справиться с тяжелой академической нагрузкой. Используя свои скромные сбережения, Эдит приступила к формированию внешнего облика своего супруга: прилично одела его, наняла театрального репетитора по декламации, обучавшего своего подопечного премудростям поведения на людях и занимавшегося постановкой его голоса. В облике нескладного выпускника университета вскоре появилось что-то линкольновское [22] с легкими вкраплениями Джона Брауна [23] . Он полным ходом шел к тому, чтобы стать знатоком юридического дела, оставаясь при этом в университетской среде, получая одну ученую степень за другой, преподавая к тому же на выпускных курсах, – и все это до тех пор, пока глубина его знаний в отдельных отраслях юриспруденции стала совершенно неоспоримой. Тогда вдруг обнаружилось, что за ним гоняются самые известные фирмы – те самые, которые раньше отказывались от его услуг.
22
Линкольн Авраам (1809 – 1865) – шестнадцатый президент США, один из организаторов республиканской партии, выступившей против рабства.
23
Джон Браун (1800 – 1859) – борец за освобождение негров-рабов в США.
Для того чтобы эта стратегия принесла конкретные результаты, должно было пройти целых десять лет, и хотя первые доходы едва ли способны были поколебать земные устои, они являлись явным прогрессом. Юридические журналы – сначала малозначительные, потом все более известные – начали публиковать его статьи полудискуссионного толка – как по форме, так и по содержанию. Молодой адъюнкт-профессор обладал даром убедительного изложения мыслей на бумаге: он приковывал внимание и был таинствен, временами цветист, а иногда – резок. Но определенные люди в финансовых кругах заметили прежде всего его точку зрения, которая сначала потихоньку, затем все более заметно стала проявляться в его статьях. Настроение нации менялось, кора благословенного Великого Общества стала распадаться, а на его теле начали расцветать язвы, инициированные словечками, введенными в оборот ребятами Никсона: «молчаливое большинство», «бездельники, живущие за счет социального обеспечения», презрительное «они» и тому подобное. Словно из-под земли появилась и, как эпидемия, стала распространяться подлость, которой не смог противостоять честный, проницательный Форд, ослабленный ранами, нанесенными Уотергейтом; она оказалась не по зубам и великолепному Картеру, слишком поглощенному мелочами, чтобы осуществлять правление, сострадательное к нуждам других. Лозунг «...что ты можешь сделать для своей страны» вышел из моды, его заменил – «что я могу сделать для себя».
Доктор Рэндолф Гейтс заметил нарастающую волну, способную его подхватить, выбрал для себя медоточивый голос, которым теперь только и разговаривал, а также пополнил запас неприличных слов, чтобы лучше соответствовать наступающей новой эпохе. В соответствии с его новой ученой, изысканной точкой зрения слово «больше» означало «лучше» – и юридически,
Рэндолфа Гейтса призвали, и он с готовностью устремился в их объятия, ввергая в изумление один суд за другим своим искусством жонглировать словами. Он добился своего, но Эдит Гейтс не понимала, что за этим стоит. Она рассчитывала, что они будут жить безбедно, но не ожидала миллионов и того, что ее муж по всему миру – от Палм-Спрингс до юга Франции – будет летать на частных реактивных самолетах. Не чувствовала она себя спокойно и тогда, когда статьи и лекции ее мужа использовались в обоснование юридических прецедентов, которые представлялись ей явно несправедливыми или не имеющими связи с его выводами. Он отмахивался от нее, заявляя, что дела, о которых шла речь, были вполне законной игрой интеллекта. В довершение всего вот уже более шести лет она не спала с мужем в одной постели.
Эдит вошла в кабинет мужа и тут же замерла на месте, потому что он вздрогнул, резко повернулся и тревожно посмотрел на нее стеклянными глазами.
– Извини, я не хотела тебе мешать.
– Ты всегда стучишь. Почему ты не сделала этого сейчас? Ты ведь знаешь, как это бывает, когда я концентрирую внимание на чем-нибудь.
– Я же сказала: извини. Я задумалась кое о чем и не сообразила вовремя.
– Ты противоречишь сама себе.
– Я имела в виду: не сообразила, чтобы постучать.
– А о чем же ты задумалась? – поинтересовался прославленный адвокат, словно сомневаясь, способна ли вообще его жена на это.
– Будь добр, не умничай.
– В чем дело, Эдит?
– Где ты был прошлой ночью?
Гейтс насмешливо-удивленно приподнял бровь и сказал:
– Боже мой, ты меня подозреваешь? Я сказал тебе, где я был. В «Рице». Советовался кое с кем, кого знал много лет назад, но сейчас не могу принять у себя дома. Если – в твоем возрасте – тебе нужно подтверждение, позвони в «Риц».
Эдит Гейтс мгновение помолчала, затем посмотрела на мужа и сказала:
– Дорогуша, мне наплевать, если у тебя было свидание с самой похотливой проституткой в этом городе. Кому-то наверняка пришлось предварительно напоить ее, чтобы к ней вернулась уверенность в себе.
– Не так плохо, сука.
– Лавры жеребца тебе не светят, ублюдок.
– Есть ли какой-нибудь смысл в дальнейшем обмене мнениями?
– Думаю, да. Примерно час назад – как раз перед тем, как ты вернулся с работы, – к нам постучали. Дениза протирала серебро, поэтому дверь пришлось открыть мне. Должна заметить, что выглядел он впечатляюще: необыкновенно дорогая одежда, черный «перше»...
– Ну и что? – перебил ее Гейтс, подавшись вперед, – в его широко раскрывшихся глазах внезапно появилась настороженность.
– Он велел передать, что Le grand professeur [24] должен ему двадцать тысяч долларов и что «он» не был прошлой ночью там, где должен был быть. Я поняла, что речь шла о «Рице».
– Нет. Что-то пошло не так. О Боже, он не понимает. Что ты сказала ему?
– Мне не понравился ни его лексикон, ни его отношение ко мне. Я сказала, что не имею ни малейшего понятия о том, где ты был. Он понял, что я лгу, но ничего не мог с этим поделать.
24
Великий профессор (фр.).
– Великолепно. Лгать о том, что он и так знает.
– Не могу представить, что двадцать тысяч для тебя – такая сложность...
– Дело не в деньгах, а в способе платежа.
– За что?
– Ни за что.
– По-моему, теперь ты противоречишь сам себе, Рэнди.
– Заткнись!
В это мгновение зазвонил телефон. Гейтс подпрыгнул в кресле, уставился на него и не сделал ни малейшего движения в сторону стола. С клокотанием в горле он обратился к жене:
– Кто бы ни звонил, скажи, что меня нет... Скажи, что я уехал, что меня нет в городе, – ты не знаешь, когда я вернусь.