Ультиматум. Ядерная война и безъядерный мир в фантазиях и реальности

Гаков Владимир

Пока есть время, стоит задуматься и о душе. О бессмертии души, как сказал бы религиозный человек, но эти сакраментальные слова в ядерный век наполнены особым содержанием и для того, кто не верит в бога.

Ядерная трагедия поставит точку на развитии вида Homo sapiens, закроет навсегда саму возможность существования будущим, еще не родившимся, поколениям. А если, с точки зрения атеиста, считать бессмертной душой человечества как целого ноосферу — все накопленное и овеществленное им духовное богатство, то проходит аналогия. Атомная катастрофа непременно разрушит ноосферу до основания. Все наши книги и верования, музыку и обычаи, картины и нравственные

законы, могилы предков и достижения науки. Философия, чувство юмора, любовь, душевные сомнения, страхи, надежды, посаженные деревья и воспитанные нами дети — все потеряет смысл — и то, чем жили, и то, для чего жили десятки тысяч поколений землян.

Вот какая страшная судьба ждет планету. Таким увидел исход ядерной катастрофы американский публицист Джонатан Шелл. К сожалению, мне не удалось собрать о нем сколько-нибудь солидного досье; он, по сути, и прославился одной-единственной книгой "Судьба Земли" (1982).

Дай бог каждому пишущему однажды создать такое… Я много прочитал книг, написанных публицистами на эту тему, но труд Шелла стоит особняком. Никто, пожалуй, не смог так ярко, детально и логично описать бессмысленность грядущего Армагеддона. Все аналогии с Судом блекнут, потому что ядерный конец света будет прежде всего нелеп, как нелепо отнимает жизни и разрушает города стихийное бедствие. Ядерный холокауст будет означать не просто огненное жертвоприношение всего населения Земли. В жертву принесут и то, что это население создало своим умом и руками, — все те плоды цивилизации, которые и ей самой сообщали какой-то смысл^[97].

"Было ли еще в истории столетие, знающее настолько ясно, что оно способно сделать доброго, но с таким упрямым постоянством творившее зло? — задается вопросом американский писатель, кинорежиссер, дипломат и солдат Лоуренс ван дёр Пост. И сам себе отвечает: — Сомневаюсь. И это мое сомнение заставляет меня ощущать особую ответственность человечества, не имевшую прецедента ни в одном из прошлых столетий"^[98].

А Джонатан Шелл, следуя как раз тому методу, что рассказан мне Боснаком, проводит читателя по всем кругам ядерного ада, воздействуя в большей степени не на эмоции — это-то несложно, — но на здравый смысл. Хотя все же апеллирует и к эмоциям…

Все книги на тему ядерной войны рано или поздно, но невольно сбиваются на возвышенный библейский пафос — может быть, потому, что история человеческой культуры чаще и быстрее подсказывает нам этот источник для подражания? Вот и американский публицист, "накачав" нас вдосталь информацией, обогатив длинными и нетривиальными умозаключениями, тоже не может удержать себя от проповеди:

"В один прекрасный день — и трудно поверить, что он не наступит скоро, — мы сделаем наш выбор. Либо мы окончательно впадем в коматозное состояние, и это будет конец всего, либо, как я верю и надеюсь, мы восстанем ото сна и осознаем реальность угрожающей нам опасности — реальность столь же великую, как сама жизнь, и, подобно человеку, принявшему смертельный яд, но в последний момент сбросившему с себя оцепенение и изрыгнувшему его, мы покончим с нашими сомнениями, отбросим малодушные оправдания и восстанем во имя того, чтобы очистить Землю от ядерного оружия"^[99].

…Вероятно, самая лаконичная и предельно емкая микрорецензия на книгу Шелла принадлежит Карлу Сагану: "Каждую секунду — по целой второй мировой войне, и так весь долгий ленивый полдень". А в одной из своих статей Артур Кларк, приведя это высказывание Сагана, заметил: "Хотел бы я, чтобы ненормальные, твердящие о "затяжной" ядерной войне, всего-навсего перечитали бы это единственное предложение — медленно, вдумываясь в каждое слово"^[100].

ОТСТУПЛЕНИЕ

ОТ ТЕМЫ

"До сих пор, худо ли, хорошо ли, всегда можно было уклониться от участия в истории. Тот, кто не одобрял, часто мог молчать или говорить о другом. Нынче все изменилось, и само молчание приобрело страшный смысл"^[101].

Знаменитый французский философ и писатель Альбер Камю произнес эти слова в 1957 году, во время торжественной церемонии вручения ему Нобелевской премии по литературе. Высказывание, вроде бы прямо не касающееся ни ядерной литературы, ни литературы вообще. Однако тот факт, что слова эти произнесены писателем, ставит их в контекст разговори, которому пора подводить итоги.

Соотечественник Камю, современный философ Жак Деррида уже в наши дни бросил свою парадоксальную фразу: "Литература всегда принадлежала к ядерной эпохе"^[102]— как бы зачеркнув сказанное Камю. Однако, при всей "противоположности" этих двух высказываний, они удивительным образом дополняют друг друга. И оба справедливы.

Литература всегда была "ядерной" — в том смысле, что была способна домысливать немыслимое, могла пугать и воспламенять, и одна, пожалуй, вместе с религией, обращалась к запретным для обыденного сознания "заключительным темам" (The Last Things), по выражению профессора историка Уоррена Уэйгара. Но справедливо и то, что только с наступлением реальной атомной эры она, может быть, впервые осознала эти свои уникальные способности — поняла, как сказал Камю, "недопустимость отмалчивания".

Потому что нельзя — даже с логичным вроде бы оправданием: сберечь психику "пациента" — человечества! — недопустимо нынче молчать.

И воображение жизненно необходимо включить каждому на полную мощность.

Каждую секунду… по второй мировой войне… Как ни утомилось наше сознание от подобных сравнений, которые разве что писателям-фантастам одним под силу, следует еще немного напрячься, чтобы прийти к осознанию грустного факта. Сравнение Сагана при всей его эффектности несколько идеализирует ситуацию.

Вторая мировая война, хотя она и вошла пока в человеческую историю как самая кровопролитная, все-таки целиком осталась в той эпохе — доатомной. Когда еще существовало противопоставление "сражаться за" — "сражаться против". Солдаты воевали за свои народы, на худой конец — правительства, первыми принимали на себя удары врага и часто совершали чудеса героизма. Одно сознание, что идет священная война против фашизма, оправдывало все жертвы, заставляло совершать, кажется, немыслимое. Потому что она во всех отношениях была война справедливая.

Если говорить о войне с применением ядерного оружия, то вне зависимости от того, кто применит его первым, война с самого начала пойдет как неправедная. Ибо начнется она как война против всех — против человечества.

Между прочим, давным-давно Блаженный Августин сформулировал понимание справедливой войны как войны в защиту невинных, и с тех пор традиционная точка зрения западной философии недалеко ушла от этого тезиса. Двум требованиям, как минимум, удовлетворять должна справедливая война: "пропорциональности" (не применять силы в большей мере, чем это требуется для защиты территории) и "избирательности" (не применять силы к гражданскому населению). Ясно, что эти требования — не для ядерной войны… Но, может быть, как-то откорректировать положения святого Августина — ведь столько веков прошло?