ULTRAмарин
Шрифт:
Они были разными людьми по возрасту, манерам и воспитанию, но наблюдалось и общее – желание успеха, отношение к жизни и радость от общения, ежедневного и круглосуточного. Не имелось еще своих квартир, жены были первыми и дети тоже.
Это недолгое счастье длилось пять лет, которые все изменили. «Художники» выросли и поставили высокие планки – отъебать страну любой ценой, победитель должен получить все. Вот тут и началось.
Сначала отодвинули Сергеева, посчитав, что на троих делить сложнее, чем на двоих. Довод неоспоримый, повод отделить его от пирога нашелся –
Сергеев после несчастливого сотрудничества отъехал на свое поле и начал работать один. Он больше не хотел разочарований, он тогда понял, что не надо ничего ни с кем делить, если хочешь сохранить отношения.
«Художники» отплыли к высоким берегам, переступая через новые препятствия из людей и обстоятельств. Они были талантливы, им бы и так досталось все, что они желали, но время ожидания убивало их. Почему другие уже на Олимпе, а мы честно должны ждать своего заслуженного по праву? Вперед и с песней, равнение на первых, с волками по-волчьи…
Сергеев наблюдал за ними и не понимал – кругом, кроме волков, были люди, близкие, теплые, без клыков. Разве их не надо брать в расчет?
Он знал, что они совсем не волки, им не по силам ходить по жизни с окровавленными клыками, он видел, как их это мучило.
Он вспомнил, как через несколько лет после их негромкого развода один из «художников» приехал к нему внезапно ночью и повез смотреть новый дом с лифтами и бассейнами, построенный в крутом месте. Он водил его по дому, тайно гордясь своим успехом. Сергеев был рад за товарища, но оценить по достоинству не мог – он был к этому всему равнодушен, его взаправду тошнило в лимузинах и ресторанах молекулярной кухни.
Они все втроем выросли в эпоху советского среднестатистического благосостояния и желать подобного не смели. Сергеев остался в прошлом, благодарный за удобную квартиру в центре. В таком доме, как у «художника», он жить даже боялся – охрана, слуги, повара, посторонние люди дома, когда себя видеть не хочешь, – это дорогая цена за комфорт.
В конце экскурсии сели выпить за новоселье, товарищ-«художник» сказал:
– Вот дом построил, а жить не хочется. – Он переживал тогда новую любовь, и мыслями он был в однокомнатной в районе Филевской поймы. Сергеев промолчал. Он по возрасту уже пережил такое, но советы давать – бессмысленное дело, каждый знает рецепт, но никто не знает лекарства.
Второй «художник» пер на танке по сценам и стадионам. Он делал грандиозные шоу на разных континентах, успевая при этом замандячить день рождения директору рынка. Ничего плохого в этом не было, великая цель завоевать пространство мировой сцены похвальна, но он не сомневаясь считал, что это его миссия, что он мобилизован и призван осчастливить своими шедеврами человечество. Он парил наверху и считал, будто других нет, Гулливер в стане лилипутов.
Но на каждого Гулливера найдется свой лилипут, время разберется в размерах и объемах.
В какой-то момент Сергеев понял, почему они не вместе – он единственный видел их маленькими и бедными. Будь он рядом, то мешал
Такое бывает с успешным мужчиной, который выгоняет старую жену, знающую, что он с ней кушал собственные козявки, сидя за столом в рваных трениках. Он не сможет при ней рассуждать о достоинствах «Шато» прошлого урожая с бокалом в наманикюренной руке – язык отсохнет.
Сергеев признался сам себе, что он все равно их любит. Они, наверное, его тоже – за общую радость общего дела, за слова, сказанные тогда сердцем, а не расчетливой головой.
Он решил забыть несуществующие преграды и позвать их на юбилей, но сразу вспомнил, что два секретаря попросят список гостей, чтобы оценить уровень юбилея, посмотрят тайм-план на это число, проведут рейтинговое голосование предложений, еще раз сверят с планом зарубежных поездок, предупредят, что планы Кремля они не знают, но подарок обязательно будет.
Он решил не беспокоить занятых людей и отложил их приглашения в стопку ушедших.
Туда же отправились конверты двух дядь и одной тети.
Ему хотелось бы доложить о себе этим не совсем родственникам, один дядя Миша Левин, друг папы, борец классического стиля, мог приласкать Сергеева вместо сурового папы.
Когда по инвалидности он ушел из школы и сидел дома, то начал хлопотать по хозяйству: готовил, мыл окна и стирал шторы.
Папа Сергеева долго терпел, но когда увидел его в бабском фартуке варящим в медном тазу варенье из райских китайских яблочек, они поругались и не разговаривали до самой смерти. Сергеев мало что понимал по малолетству, но принял сторону отца, а дяди Миши ему долго не хватало.
Второй дядя – летчик-фронтовик, которого дети забрали в Америку после того, как он чуть не умер при испытаниях средства для поднятия духа и потенции. Он принял средство, а женщина не дала, он позвонил врачу, тот порекомендовал разрядку физической нагрузкой, и дядя чуть не умер от этого марафона. Он хотел летать, а ему предлагали умереть на диване. Он не хотел и теперь чахнет в Америке и не ходит на обед к дочке, которая живет с малайцем. Шоколадные внуки его не радуют, хотя он был всегда членом партии и интернационалистом.
Тетя не была Сергееву никакой тетей, она была одноклассницей матери и жила одна с собачкой в элитном кооперативе на «Войковской». Сергеев бедным студентом ходил к ней перекусить деликатесами из «Березки», и особенно часто он посещал тетку после ее многочисленных поездок за рубеж, где у нее были родственники еще со времен угара нэпа, успевшие съехать от большевиков с пустыми карманами, но живыми.
Корысть в теткиных подношениях была невелика, мама у Сергеева умерла рано, и тетка, очень похожая на мать, согревала его. Она была задорной боевой старухой, умной и энергичной, постоянно кого-то принимала из-за бугра, сама ездила в обмен за свое подлинное гостеприимство, и Сергеев очень горевал, когда ее не стало. Она была из тех людей, на которых стоит человечество, – крепким звеном в цепи эволюции.