Улыбка Авгура
Шрифт:
– Ты любишь его?
О-хо-хо. Тяжко. Любишь-не любишь, кого это касается?
– Это наше дело. Наше с ним. И потом, - ввернула я скучным голосом, Ни к чему повторять замусоленные слова.
– ...Извини, я как-то не думал, что это заденет тебя. Я правда не знал!
Вы только подумайте - он не знал... Такой взрослый мальчик - и не знал. Надо бы объяснить ему, что незнание не освобождает от ответственности. Любой юрист подтвердит.
– С тобой нелегко, - опередил меня Андрей.
Это правда. А с кем, блин, легко?
– Ответь прямо: ты любишь
Вот пристал! Ладно, пора кончать водевиль контрольным выстрелом и переходить к делу.
– Да!
Во даю! Во мне загибается Сара Бернар. Честное слово!
Андрей опять задумался. Мне показалось или лицо красавца посерело на самом деле? Разумеется, показалось. Здесь неважное освещение. Или у меня что-то со зрением. Помутнение роговицы и полная деградация сетчатки.
– Я не верю тебе и скажу почему: вчера, когда мы... когда я ласкал твою ладонь, ты хотела ответить. Не возражай - такие вещи не скроешь. Я видел. Я чувствовал! Скажи, что заставляет тебя врать и изворачиваться?
И почему ты... избегаешь меня?
Ого! Договорились до ручки. Скоро выяснится, что в первородном грехе виновата совсем не Ева, а моя скромная персона. Пора закругляться. Потом поздно будет.
– Я устала.
– Ответь, и я отстану. Даже уйду, если захочешь, - он вскинул голову как норовистая лошадка.
Погибать - так с музыкой. Кто не рискует, тот не пьет. Лучше стоя, чем на коленях. Ну и так далее.
И я решилась:
– Потому что ты бабник и матерый преступник. Ты расплатишься за все, что натворил. Сама прослежу, понял?
– предупредила я честно. На душе сразу стало легче. Как, оказывается, хорошо говорить правду, не задумываясь о последствиях.
Он выглядел так, будто проглотил живую сороконожку. Нет, я ошиблась, это в нем - в нем!
– погибает Сара Бернар. Во мне она погибла, не родившись.
– Нет, не понял, - он потряс своей красивой головой, - Объясни, с чего ты взяла...
– С того, например, что ты морочишь голову и мне, и кузине, и той длинноногой стерве, и не знаю кому еще.
Он закрыл лицо ладонью и затрясся в беззвучном смехе. Я бы тоже с удовольствием посмеялась, если бы знала над чем.
Он отсмеялся и взглянул на меня сквозь раздвинутые пальцы. Как будто рыжее солнышко пробилось из-за тучи.
Нет, это не он, - дрогнула я. Не мог он отравить нас с Павликом. Не мог... Не мог! Если присмотреться повнимательней, то и в красивых мужиках можно обнаружить кое-какие достоинства. Но смотреть внимательней нельзя Грета... И та, с ногами.
– Ты ревнуешь? Вот дурочка...
– с удовольствием сказал он, смакуя на языке слова, - Длинноногая стерва - это моя младшая сестра. Если хочешь, я вас познакомлю, но предупреждаю: ты стопроцентно права, она действительно стерва каких мало. Даже тебе до нее далеко. (Негодяй!) А с Гретой у нас никогда и ничего не было. Ни-ни! Честное слово! (Ах этот слишком честный глаз. Точно такой же был у Петренко, только у Петренко их было два.) Не веришь мне - спроси у нее, она подтвердит: я чист аки голубок, - он уморительно шмыгнул носом, - Только
Тем лучше. Меньше страданий для Греты. Вот незадача. В кого же она влюблена? Или она влюблена в него, но тайком? Вопросы, вопросы, нет спасу. И ни одного приличного ответа.
То, что он не бабник или, что ближе к истине, бабник, но глубоко законспирированный, не отменяет того, что он преступник. Это он, больше ведь некому. Придя к такому умозаключению, я попросила Андрея умерить добрососедские отношения. Он не понял. Я объяснила популярно. Он разозлился снова.
– Хорошо, я уйду, если хочешь. Но сначала я намерен услышать, почему ты считаешь меня преступником.
Я сказала, что знаю о нем гораздо больше, чем может показаться, и потребовала вернуть Макса.
– Даю ровно сутки. Если вернешь и оставишь нашу семью в покое, то, клянусь чем угодно, я закрою глаза на все остальное. Но если ты не вернешь Макса, я пойду к следователю и расскажу ему все, что знаю, - пригрозила я, сознавая, что дорога к следователю заказана, но больше грозить было нечем. Да и некем.
Дожила.
Недоумение, исказившее черты его лица, плавно перетекло в понимание, понимание - в удивление, а удивление сменилось негодованием.
– Ненормальная! Тебе лечиться пора!
Мне не впервой слышать это. Я, можно сказать, привыкла и почти не обижаюсь. И не за чем, блин, хлопать дверью. У меня и без того голова раскалывается.
Так он или не он? Ух, как надоели мне эти качели: он - не он, он - не он... Он! Больше некому. И баста.
Подошло время контрольного звонка Натке. Вспомнив, как убивалась подруга, когда не дождалась от меня очередного сигнала, и скольких трудов стоило ее успокоить потом, я решила не рисковать больше ни ее душевным состоянием, ни своим здоровьем. Рука у подруги тяжелая, сгоряча приласкает - больше не захочется...
Я встала и пошла, натыкаясь на стулья, кресла, табуретки и пуфы, невесть откуда появлявшиеся на пути. Казалось, вся мебель ополчилась против меня. Наконец, последний и самый опасный барьер - стол со стеклянной столешницей - был преодолен без убытка, и я оказалась у ближайшего телефонного аппарата.
Взглянула на часы - точна как никогда в жизни, - и быстро набрала номер.
Раз, два, три... шесть. Отбой.
Сил нет разговаривать. Расскажу завтра.
Не успела отползти от телефона, как раздался ответный звонок:
– Сигнал принят. Молодец, исправляешься. Как настроение?
– Хреновое, - буркнула я.
– А что так?
– Завтра расскажу. Сейчас не в состоянии, - в скупом телеграфном стиле ответила я.
– Ты что, пьяна?
– забеспокоилась подруга.
– Хуже, я сплю.
Натыкаясь на мебель в обратном порядке, я доплелась до спальни.
Осмотр библиотеки я решила перенести на завтра, когда выпровожу Грету с тетей на тренажеры, а Нюсю - за покупками. Кажется, я знаю, что и где искать. За одну ночь ничего не произойдет. Тем более, что библиотека находится прямо под моей спальней. В случае чего - услышу и застану негодяя с поличным.