Улыбка Джоконды. Книга о художниках
Шрифт:
Если прочитать эти строки спокойно и аналитически, то нельзя не отметить неумеренную экзальтированность чувств и соответственно – стиля их выражения у Ильи Ефимовича. Но, увы, Репин был таким.
Он ищет встреч со Званцевой, ходит на выставки и концерты, чтобы только увидеть там стройную фигуру черноокой девушки с пышной копной темных волос. Кстати, портрет Званцевой – один из лучших женских портретов в творчестве Репина. Одухотворенное лицо, умный, чарующий взгляд, изящная пластичность. Все в ней дышит молодостью и красотой.
Стасов пришел в восторг от портрета Званцевой, и Репин сообщает «модели»: «…говорит, что это лучшее, что я до сих пор
Портрет находился с Репиным, а Званцевой с ним не было, и это причиняло неимоверные страдания художнику.
«Вы, пожалуй, подумаете, что я ломаюсь и сочиняю себе горе – нет, оно очень глубоко и серьезно, – пишет Репин. – Я безысходно страдаю теперь – и разница лет и роковая разница положений грозным, неумолимым призраком стоят между нами и не допускают нашего сближения. Может быть, Вы довольны? Я постараюсь утешать себя, что это, пожалуй, к лучшему… Но как мне тяжело!!! Если бы Вы знали, как тяжело мне. Ни у кого нельзя спросить совета – что делать, надо терпеть».
Это письмо Репин подписал коротко и выразительно: «Старик».
Званцева оставалась неприступной крепостью. Она любила Репина по-своему, но не настолько сильно, чтобы пренебречь всеми условностями, чтобы выйти за него замуж неофициально, без оформления брака (разойтись с семьей для Репина было чрезвычайно трудно), да и родители ее никогда не согласились бы на этот «мезальянс».
Отношения Репина со Званцевой переходят целиком в эпистолярный жанр: «О, милая, прекрасная, жестокая, бессердечная Елизавета Николаевна, если бы Вы знали, как Вы ценя бесите Вашим загадочным отношением ко мне!»
Три года добивался Репин взаимности Званцевой, и все безуспешно. Пылающее его сердце постепенно охладело. В августе 1893 года Репин послал из Здравнева одно из последних к ней писем:
«Если бы Вы знали, Елизавета Николаевна, как я, две недели назад, размечтался здесь о Вас! До тоски, до болезненности. Хотелось уже писать Вам – приезжайте, приезжайте ко мне сюда, не могу жить без Вас. Но, слава Богу, удержался».
Последнее письмо к Званцевой в ноябре 1903 года Репин написал, уже будучи женатым на писательнице Нордман-Северовой. Письмо короткое, деловое, без всяких былых экзальтаций. Как отмечено в книге «Репин» Пророковой, ураган прошел…
Несколько слов о судьбе Званцевой. В 1906 году она открыла художественную школу в Петербурге, которая просуществовала до 1916 года. Ею руководили художники Бакст и Добужинский. В 1910 году была устроена выставка учеников Леона Бакста. Репин откликнулся на нее резкой статьей в «Биржевых ведомостях». Статья «В аду Пифона» заканчивалась следующим образом:
«- Пойдемте отсюда, – говорю я спутнику, – это нестерпимо!
– Да вы вникните в эти работы, всмотритесь, нельзя же так голословно порицать…
Знакомый голос, я обернулся.
Это говорила обиженно, до раздражения, Е. Н. Званцева, директриса школы г. Бакста. Так было странно видеть почтенную фигуру женщины и слышать красивый тембр ее голоса в этом чаду миазмов художественного разложения, в этой оргии пластического невежества.
– Да, у нас здесь была Академия и очень хвалила все это, – говорит с достоинством г-жа Званцева.
Я: Какая Академия? Не может быть! Да будет проклята Академия, которая может одобрять такой вандализм форм… И эта дикая размалевка разнузданных невежд! Красят организмы, как заборы!
Да им только и красить заборы.
И я выскочил на улицу, не прощаясь».
Судя по этой статье,
После Октября Званцева уехала в Нижний Новгород. Искусство забросила. Работала в детском доме. Замуж так и не вышла. Осталась одинокой. Умерла в 1922 году от сердечного приступа. Репин пережил ее на 8 лет.
Следует отметить, что Илья Ефимович всю жизнь любовался на портрет Званцевой. Он висел в «Пенатах», в столовой. Перед смертью он захотел хотя бы кистью прикоснуться к некогда так любимой им модели. Решил поменять серый фон на розовый и тем самым ухудшил колорит холста. И любовь не состоялась, и портрет был загублен.
Хозяйка «Пенатов»
То, что не смогла сделать Званцева – переступить через порог условностей, – легко, не задумываясь сделала Наталья Борисовна Нордман (1863-1914). Она открыто поселилась в «Пенатах» и стала второй женой художника.
Наталья Нордман познакомилась с Репиным давно, до Всемирной выставки в Париже. Это была эмансипированная женщина. Писательница (псевдоним – Северова), сочинительница банальных романов и повестей. Декадентка до мозга костей (одна из дневниковых записей: «Скучаю без вина, так бы и хлебнула… Прости-прощай, чад жизни»). Она жаждала популярности, славы и, повстречав на своем пути Репина, поняла, что жизнь предоставила ей шанс. Им и воспользовалась.
Приехав из своего поместья в Петербург, Наталья Борисовна сняла две комнаты в гостинице «Пале-Рояль» на Пушкинской улице. Здесь она принимала Репина. Здесь она окружила его интеллектуально-светской атмосферой. Вместе они читали книги по истории литературы и музыки, рисовали. Вместе ходили слушать оперу. Принимали гостей. Другими словами, Наталья Нордман создала для Репина салон, который так и не смогла организовать его первая жена. Нордман стала собирать всю литературу о Репине, составляла альбомы с вырезками о каждой его картине. Она была образованна. Знала три языка, разбиралась в музыке, скульптуре, живописи. Была деятельна и трудолюбива. И поначалу Репину показалось, что «это» именно то, что ему нужно. В 1907-1910 годах они были неразлучны: художник проводил с ней все свое свободное время. Василий Розанов утверждал, что она «проглотила» Репина целиком. А вот что записал в своем дневнике Корней Чуковский, сосед Репина по Куоккале, 28 мая 1908 года:
«Иду я мимо дачи Репина, слышу, кто-то кричит: – Дрянь такая, пошла вон! – на всю улицу. Это Репина жена m-me Нордман. Увидела меня, устыдилась. Говорят, она чухонка. Похоже. Дура с затеями – какой-то Манилов в юбке. На почтовой бумаге она печатает: Настроение… Температура воды и пр. отделы, и на каждом письме приписывает: настроение, мол, вялое, температура 7° и т. д. На зеркале, которое разбилось, она заставила Репина нарисовать канареек, чтобы скрыть трещину. Репин и канарейки! Это просто символ ее влияния на Репина. Собачья будка – и та разрисована Репиным сантиментально. Когда я сказал об этом Андрееву, он сказал: «Это что! Вы бы посмотрели, какие у них клозеты!» У них в столовой баночка с отверстием для монет, и надписано: штраф за тщеславие, скупость, вспыльчивость и т. д. Кто проштрафился, плати 2 к. Я посмотрел в баночку: 6 копеек. Говорю: «Мало же в этом доме тщеславятся, вспыливаются, скупятся», – это ей не понравилось. Она вообще в душе цирлих-манирлих, с желанием быть снаружи нараспашку. Это хорошо, когда наоборот. Она консерваторша, насквозь…»