Улыбка Лизы. Книга 1
Шрифт:
– Он опять украл! Двадцать четыре сольди и серебряную пряжку, оставленную мной на столе вместе с рисунком, – выкрикнул красный от гнева и от невозможности немедленно поколотить врунишку Антонио, сжимая кулаки до побеления костяшек.
– Я не крал. Докажи, – отпирался Джакомо, а между чёрными зрачками и небесно-синей радужкой прыгали весёлые чертенята.
– Кроме тебя там никого не было, – прошипел Антонио.
– Как это не было? А Матурина? А Марко? – перешёл в нападение бессовестный мальчишка.
– Джакомо, где пряжка Антонио? – вмешался Леонардо, придав голосу надлежащую суровость. –
– Я не брал! Побей меня Бог, лопни мои глаза… – клялся лгунишка.
– Кстати, сегодня утром я не обнаружил в шкафу куска телячьей кожи, подаренной мне маэстро Агостино да Павия месяц назад, из коей помышлял заказать пару сапог4. Ты не знаешь, где она? – спросил Леонардо, желая пробудить совесть воришки.
Но Джакомо всё отрицал, покачав золотисто-кудрявой головой, а в глазах – ни слезинки, ни тени раскаяния.
– Я же видел, как ты вчера держал её в руках, – не выдержал Томмазо.
– Но мне захотелось анисовых конфет, и я продал её сапожнику, – чистосердечно сообщил мальчишка.
– За сколько же ты её продал?
– За двадцать сольди, – Джакомо одарил их обворожительной улыбкой.
– О! Святая матерь! Клянусь чревом Христовым, эта продувная бестия заставит рыдать самого дьявола, – воскликнул Томмазо. Обхватив голову, он хлопнул дверью, дивясь самообладанию Леонардо.
– Джакомо, три дня назад я давал тебе на конфеты шестьдесят сольди. Почему ты берёшь чужие вещи? Немедленно верни деньги Антонио или будешь наказан, – посуровел Леонардо, сдвинув брови.
– Я ничего не брал, пусть он докажет, – упорствовал мальчишка.
– Маэстро, позвольте, я обыщу его вещи? – спросил Антонио.
– Джакомо! Ты этого хочешь? Может быть, сам вернёшь?
Но сам он ничего не вернул. Деньги и серебряную пряжку нашли, обыскав его вещи.
Джакомо жил в доме Леонардо уже третий год.
«Высота человека составляет четыре локтя и, соответственно, двадцать четыре ладони. Размах человеческих рук равен его высоте. Длина руки составляет две пятых его высоты. Расстояние от подбородка до носа составляет одну треть длины его лица. Расстояние от линии волос до бровей – одну треть длины его лица», – так писал Витрувий.
Два года назад Леонардо отправился в Павию для обсуждения модели купола кафедрального собора, где повстречался со старым другом – архитектором Андреа де Ферара5.
Пробыл он в Павии более полугода, до декабря, вместе с учениками и Томмазо. Не оставляя анатомические опыты, проводил ночи в госпитале при церкви Святого Петра.
Когда рассветным утром проходил он по зале больницы, где нашли приют несчастные, над коими распахнула плащ великая избавительница от всех земных страданий, окликнул его слабый голос. Леонардо оглянулся: опершись на локоть, женщина у окна подзывала его рукой. Длинные, когда-то белокурые волосы лежали на подушке спутанными, тусклыми прядями. Они больше не украшали её. Истончённая кожа цвета небелёного холста обтягивала заострившийся нос и высокие скулы с ввалившимися щеками. Она настолько исхудала, что с неё можно было писать портрет самой смерти.
– Леонардо, я очень изменилась? – улыбнулась женщина,
Он узнал её тотчас, ибо с неё писал образ Богоматери. Перед ним на серых больничных простынях из грубой нанки лежала самая красивая кортиджана Флоренции. Она протянула ему руку для поцелуя. Леонардо, присев рядом, взял в ладони чрезмерно худую, но всё ещё изящную кисть.
– Что с тобой произошло, Элеонора? И почему ты в Павии?
– Уже два года, Леонардо. Пришлось продать дом и покинуть Флоренцию. Болезнь и врачи съели за это время все мои деньги, и вот я здесь, – голос её дрогнул, а привычно-игривые нотки сменились жалкими всхлипами.
– Я дам тебе денег, сколько надо. Можешь рассчитывать на меня, – в его голосе звучала непритворная забота.
– Они мне не помогут. Осталось недолго.
Пристально посмотрела на него и проронила:
– Тебя сегодня послал мне сам Господь. Я молила его об этом.
– Говори же, что я могу для тебя сделать? – произнёс он, сострадая.
– Леонардо, – обратилась она, подняв глаза, полные слёз, – у меня есть сын, ему почти десять. Я отдала его на воспитание в семью родственников и оплачивала содержание, но, когда меня не станет, а это уже скоро, платить будет некому. Я боюсь за него.
– Кто его отец?
Он и не думал причинить ей обиду, но Элеонора сразу же отдёрнула руку, и глаза её сузились от разочарования.
– Я не знаю, кто его отец, – с вызовом сказала она, – кортиджана не может знать этого доподлинно. – И замолчала, устремив взор в пространство больничной залы.
– Элеонора, скажи, где я могу найти мальчика, и не будешь ли ты возражать, коли я заберу его к себе? Как его имя?
Медленно повернув к нему голову, она изо всех сил вцепилась слабыми руками в его запястье.
– Я всегда знала… У тебя доброе сердце, Леонардо. Джакомо, его зовут Джан Джакомо Капротти, – она говорила быстро, с придыханием, опасаясь, что он может передумать, – Джакомо живёт у сапожника Джованни Капротти из Орено, что неподалёку от Милана.
Потом поднесла к бесцветным сухим губам его руку и негромко заплакала:
– Это всё, Леонардо. Других дел на земле у меня не осталось.
Он приложился губами к холодному и бледному, как навощённая бумага, лбу флорентийской красавицы, а когда направился к выходу, Элеонора вновь приподнялась на локтях и крикнула вслед:
– Леонардо, он умеет красиво рисовать. Ты сам увидишь. И ещё: он очень похож на тебя.
Сапожнику пришлось заплатить: он уверял, что Элеонора задолжала ему за полгода. Когда мальчишку отмыли, одели и расчесали спутанные кудри, он стал похож на ангела. Рисовать Джакомо не умел, но красив был необычайно. Дикий ангел. Леонардо так и прозвал его – Салаино, ибо почти каждый день записывал в дневнике:
«Джакомо поселился у меня в день святой Магдалины в 1490 году, и было ему около десяти лет. На второй день я заказал ему две рубашки, пару носков и куртку, когда отложил деньги, чтобы уплатить за всё это, Джакомо их из кошелька утащил. И хотя я точно знал, что деньги украл он, Джакомо в том так и не признался»6.