Умереть без свидетелей. Третий апостол

Гагарин Станислав Семенович

Разговор начался с моделей. Арвид снова посетовал на то обстоятельство, что наши спортсмены-парусники не смогли еще доказать всему миру, как они могут пересекать океаны в одиночку. «Или хотя бы парами», — добавила Ольга, лукаво поглядывая на Арвида. Лидия Станиславовна и Вацлав Матисович принесли кофе. Сооруженный по-бразильски, он был просто изумителен… Постепенно разговор вернулся к проблемам религии и просвещенного атеизма.

— Мне приходилось знакомиться с творчеством Василия Розанова, — заговорила Ольга, — в той его части, которая примыкает к особому, розановскому, осмыслению

христианства. Незаурядный русский литератор считает, что любая религия проникнута философией смерти и несовместима с живущим, окружающим миром.

Розанов предлагает заменить религию умирания религией рождения, пола, плоти… Он проповедует святость семьи как первооснову всего сущего, воздвигает культ «посюстороннего» мира. Розанов выдвигал взамен христианства религию семьи. На полном, как говорится, серьезе он требовал введения особой молитвы «На посев душ человеческих…»

— Не назову его оригинальным, этого Розанова, хотя всячески приветствую подобные мысли, — заметил Вацлав Матисович. — Похожие взгляды содержатся в вероучениях Древнего Востока… Можно их обнаружить и в иудаизме. Между прочим, нападки Розанова на христианство закончились тем, что умер он, исповедовавшись и причастившись как добрый верующий, и захотел лечь под крестом с надписью: «Правдивы и истинны пути твои, Господи».

— И в этом Розанов не одинок, — сказал Юрий Алексеевич. — Христианская церковь бдительно следит за теми, кто подвергает критике ее догматы, четко разделяет действительных противников и мнимых, пытается хотя бы в конце жизненного пути вернуть их в лоно веры. Льва Толстого, например, отлучили от церкви, предали анафеме. А ведь он выдвигал идею нравственного самоусовершенствования, которая покоилась в предложенном им учении на евангельском фундаменте, и вовсе не отрицал Христа.

Отцы церкви хорошо понимают, где ересь глубинная, могущая взорвать христианство изнутри, а где лишь иллюзия ереси, внешняя дерзость и кликушествующая поза.

— Меня занимает в последнее время вот какая мысль, — медленно проговорил Арвид. — Раньше в общем-то не думал об этом… Не думал потому, что не сталкивался с вопросами религии. Прочитав в последнее время кучу книг по этой теме, я вдруг понял, что история религии есть действительно весьма и весьма интересная наука, существующая, по-моему, почти столько же времени, сколько существует и сама религия. Но вот что странно…

Я никогда не видел, чтоб книги по истории религии, посвященные атеизму были популярны у населения, чтоб они раскупались. А ведь информация, содержащаяся в них, сама по себе интересна.

Дело, видимо, в том, что весь поток атеистической литературы разделяется на две струи. Серьезные исследования, требующие определенной подготовки, и брошюры, написанные вымученным дистиллированным языком, отталкивающие от себя своим примитивизмом. У читателя эти сочинения не находят спроса из-за скупого, невыразительного изложения…

— Их пишут люди, которые плохо знают русский язык, — заметила Ольга. — Он для них является чужим, для беленьких, маркертов, крывелевых… Впрочем, это относится не только к безбожным книгам. У нас среди представителей искусства, художников кисти

и слова много таких, кто существует без Бога в сердце.

— Это из другой несколько оперы, правда, весьма актуальной, но сразу же хочу внести уточнение в слова Арвида, — одобрительно кивнув Ольге, заметил Юрий Алексеевич, — Неверным будет ваше историческое противопоставление атеизма и религии. И во временном смысле, в первую очередь. Религия существовала уже в первобытном обществе, а возникновение научного, просвещенного атеизма связано с развитием и упрочением материалистической философии.

— Все это так, — упрямо мотнул головой Казакис, — но есть прямой резон в том, чтобы книги, критикующие религиозные постулаты, были занимательными.

— Что же ты предлагаешь, Арвид? — спросила Ольга. — Писать атеистические детективы?

— А хотя бы и так! Во всяком случае, атеистическая литература должна стать массовой. Но «массовая» не означает «третьесортная». В былые времена религиозный туман брались рассеивать лучшие умы человечества, те, кого мы называем сейчас классиками мировой науки и литературы. А сейчас быть атеистом — значит читать лекции по путевкам общества «Знание»… Или занимать должность на кафедре, писать скучные монографии, рассчитанные на тех же лекторов, а не на широкую публику.

— Арвид, конечно, несколько сгустил краски, — заметил Юрий Алексеевич. — Но где-то он и прав… Что же касается морального, и не только морального вреда, который продолжает приносить обществу религия, то я убедился в этом, когда занимался расследованием деятельности Свидетелей Иеговы. Ведь экстремистами этой секты управляют прямиком из Бруклина, что находится под Нью-Йорком…

Да и многим, что разрушительно действует на общество, руководят из-за океана. Это уже поверьте профессионалу. И грамотно управляют. Мне думается, что вести атеистическую пропаганду надо не через отвергание, отрицание религии — оно должно быть внутри, в сути, а через широкую просветительную работу среди населения. И работу эту надо строить дифференцированно, с учетом подготовленности разных слоев нашего общества.

Я как-то говорил уже Арвиду: знакомство с библейскими похождениями святых пророков не может вызвать ничего, кроме отвращения от христианства. Отрицание через просвещение — вот та формула, которой следовало бы руководствоваться организаторам атеистической работы в народе.

— Что и говорить, — промолвил Вацлав Матисович, — мысли у нас у всех есть здравые. Только, как это говорится, бодливая корова не может иметь хороший рог.

— Бодливой корове Бог рогов не дает, — поправила доктора Ольга.

— Да, так. Не дает Бог… Надо, чтоб нас слышал главный атеист, который есть командир других безбожников, — сказал Вацлав Матисович.

— Вот если б высказать это самому Маркерту, — проговорил Арвид.

— Маркерта нет, — заметил Леденев. — Но остался его преемник. Доцент Валентин Петрович Старцев…

— Весьма популярная в нашем университете личность, — заметила Ольга. — Девчонки с философского влюблены в него… Талантливый ученый и обаятельный мужчина.

— А с филологического? — спросил Арвид. — Тоже влюблены?