Умереть, чтобы воскреснуть
Шрифт:
— Тихо, — приказал Веденеев. — Больше ни звука, говорю только я.
В первый момент он даже улыбнулся нелепости самодеятельного пения именно здесь, рядом с измотанными грязными заложниками. Именно сейчас, когда он понятия не имеет, как дальше быть.
— Городские цветы, городские цветы, навсегда завладели вы сердцем моим, — увлеченно выводили старушки.
Потом послышались другие голоса — мужские, отрывистые вперемежку со звонким лаем. По лицу Вероники капитан заметил, что она панически боится овчарок: если
Но овчарки не должны были ничего почуять.
Веденеев выбрал флигель именно потому, что за окнами разрослись самосевом когда-то высаженные флоксы. Их запах висел снаружи и просочился внутрь, забив даже запах известки.
Тяжело забухали шаги, хор прервался. Старухи стали возмущаться. Кто-то тихо роптал, кто-то громко ругал спецназовцев.
— Да еще живоглотов своих привели, нашли где обыск с овчарками устраивать!
Спецназовцам предъявили все претензии: за высокие коммунальные платежи, за малые пенсии.
Они сунулись во флигель, но никого не увидели — Веденеев запрессовал заложников в крохотную комнатушку непонятного назначения с ободранными обоями.
Старухи стали ворчать, что люди в камуфляже сейчас разнесут грязь. Те запустили внутрь овчарку, ослабив поводок. Огромный изжелта-серый зверь ничего не учуял, и бойцы не стали понапрасну терять время.
Отправившись с досмотром дальше по поселку, они забыли прикрыть дверь из небольшого зала во флигель. Старушки из принципа не стали ее закрывать. Теперь их голоса звучали отчетливее, а Веденеев с заложниками не мог покинуть тесный закуток — сразу попался бы на глаза.
Они вынуждены были стоять, упираясь друг в друга локтями, коленями и ребрами. Они молчали, подчиняясь приказу, но казалось, вот-вот начнут кусать, царапать друг друга и таскать за волосы. Веденеев замечал все, кроме одного — изменившегося отношения к нему самому.
Его беспокоило другое: заложникам становилось все тяжелей. Сколько еще они продержатся так — сдавленные, без единого звука? Что он сделает, если кто-то не сдержится и застонет или зайдется в кашле?
— А-а-а-а. Зеленогла-а-азое такси. А-а-а-а, — распевали старушки очередной бородатый хит.
Смехотворная фальшь их пения только оттенят мрачность ситуации.
«А ведь первый звонок прозвенел еще месяц назад», — сказал себе капитан.
Тогда он наведался домой к Коломийцеву. Позвонил в дверь и спокойно стал перед «глазком», Секунду назад хозяин дома громко разговаривал с женой и не решился притвориться отсутствующим. Он открыл дверь, чтобы Олег ее не взломал, — открыл с изумленным и радостным видом.
— Господи! Ты жив, ты на свободе! Давно приехал?
— Сегодня и сразу к тебе, — виновато улыбнулся Веденеев. — Ничего? Не слишком поздно?
— Не говори глупостей, проходи.
Первый шок у Коломийцева миновал, он вознамерился сделать хорошую мину
— Сейчас выпьем с тобой. Знаешь за что? Нет, потом скажу, когда нальем.
Он познакомил Веденеева с женой и дочерью.
Представил как сослуживца, как настоящего героя, но ни словом не обмолвился о Катаре. Быстро отправил их с кухни и прикрыл дверь. Налил две рюмки, Веденееву от «широты души» с верхом, даже разлил чуть-чуть на скатерть.
— Давай за судьбу, за удачу. Рассказывай, черт побери! Я ведь без понятия…
— У меня рассказ долгий. Вначале ты. Расскажи, как встретили в Москве, какие были разговоры насчет нас с Володей.
— Прости, Олег, Христа ради. Но я же не виноват, что у меня был этот паспорт, а вам выписали только обычные. Сам посуди…
— Я ведь не о паспорте, я о другом спросил.
Тут Коломийцев понял, что гость обо всем знает, и сник, посерел лицом.
— Неважно выглядишь, пошли-ка на воздух.
Хозяин поднялся, глядя в пол, прошагал механически к двери, как заводной манекен. В прихожей красовался телефон, у него чесались руки позвонить, позвать на помощь. Но он прекрасно понимал, что гость такого не допустит.
На улице, за гаражами, он упал на колени.
— Прости, Олег. За все…
— Я многое могу понять. Но зачем ты нас с Володей обделал в своем отчете? Зачем возвел напраслину? Мы ведь нигде не напортачили.
— Нигде, Олег, нигде. Меня заставили. Если не вы напортачили, значит, сам пойми, начальство.
— Никто тебя не заставлял. Ты просто почуял, в какую сторону ветер дует.
— Прости, прости…
Коломийцев ловил снизу взгляд, и Олег почувствовал брезгливость.
— Встань, черт возьми. Ты же офицер!
— Встаю-встаю.
— Не трону я тебя, если напишешь рапорт и уйдешь с работы на все четыре стороны.
— Как я уйду? А семья?
— Найдешь другое место. Нельзя таких, как ты, держать в ФСБ.
— Дай мне хоть до конца года дотянуть.
— Завтра чтоб написал. Иначе пеняй на себя.
Олег так и не проверил, написал ли Коломийцев рапорт. В тот поздний вечер он понял, что не сделает ничего дурного бывшему сослуживцу, несмотря на все отвращение к этому человеку.
— «Отпустить всех троих к чертовой матери? — решал сейчас новую задачу капитан. — Это не капитуляция, просто корректировка плана».
Он думал о том, как объявить об этом заложникам. Как самому не попасться, когда они вылезут на свободу и немедленно захотят позвонить?
Старушки развлекали их песнями еще часа два с перерывами, потом наконец разбрелись по домам, погасив в клубе свет. Выбравшись из «коробки для шпрот» обратно в просторное помещение, все трое — Маша, Вероника и Денис — повалились на пол. Они давно уже держались в стоячем положении только за счет стенок. Приняв долгожданное лежачее, моментально заснули.