Умереть и воскреснуть, или Последний и-чу
Шрифт:
Глава восьмая
На пепелище
Мы катили по бетонке, не останавливаясь, всю ночь и большую часть дня. В Кедрин вошли уже под вечер и двинулись прямиком к зданию штаб-квартиры рати. Город встретил нас радостным колокольным звоном. Огромная колонна «пээров» и бронеходов в лязге и грохоте перла по главной улице. И горожанам казалось: тысячи и-чу вернулись с победой. Они еще не знали, что фургоны пусты: люди сидят только в кабинах. Чуть ли не всем моим бойцам пришлось сесть за руль или рычаги машин, чтобы
Я ничего не сообщал в Кедрин. Не хотел раньше времени устраивать в городе траур, не хотел и давать козыри врагам: чем позже они узнают, насколько мы ослабели, тем лучше. Ведь не кедринские наши супротивники устроили эту бойню – небось они и не ведают еще о своем счастье.
Воевода Никодим Ершов отправился навстречу колонне на персональном «пээре». Головной бронеход, в котором ехал начальник разведки, затормозил, окутавшись чадным облаком. В облаке потонула и вставшая перед ним легковушка. Ершов вьиез из машины на проезжую часть и, уперев руки в боки, стал ждать меня. Колонна замерла. Копелев связался со мной по рации. Я выскочил из пятого бронехода и побежал в голову.
Воевода раскрыл объятия. Я сбавил шаг, раздумывая на ходу, стоит ли мне в них попадать? Никодим сам устремился навстречу.
– Рад тебя видеть живым и здоровым, Игорь Федорович, – обняв меня, пробасил он. – А что радости нет на твоем лице, это хорошо. Это правильно, – продолжал Воевода, отстранившись и внимательно меня разглядывая. (Я молчал, покусывая нижнюю губу.) – Страшную тяжесть пришлось тебе взвалить на плечи. Теперь ты пишешь историю. Вот только… – Замолк, сдвинул к переносице густые брови. Что-то в моем взгляде его сильно смутило.
Колонна стояла, закупорив Скобелевский бульвар. Бойцы выпрыгивали из кабин на брусчатку, разминали ноги. Прохожие с любопытством смотрели на нас, кто-то подошел, желая расспросить о событиях в Каменске.
– Мы попали в засаду, – наконец вымолвил я. – Почти все кедринцы погибли…
Воевода побледнел, отступил на шаг, странно взмахнув руками, – словно отгребал ими воздух, пытаясь меня отодвинуть.
– Так почему же ты сам жив?! – выкрикнул он. Больше не проронив ни слова, развернулся, залез в свой «пээр» и умчался.
Ему нечего было сказать землякам, чьих сыновей он отправил в Каменск, посулив скорую победу. Я подвел его. Растоптал надежды. Именно я подрубил под корень его авторитет.
Родные и друзья встречали нас цветами. Не победе нашей радовались – над кем победа-то!.. Тому, что живы остались. Отец и мать тоже должны были стоять где-то на центральной площади, в окружении друзей – родителей других молодых и-чу. Они еще не знали о гибели Сельмы. Мне предстояло сказать им. Где бы набраться сил?..
Радость улетучилась в считанные секунды. И вот уже букеты валялись на брусчатке. Площадь Победы кричала, стонала и плакала.
Я долго искал мать и отца среди сотен испуганных, убитых горем лиц. И не находил. Я продирался сквозь толпу, пытался расспрашивать
– А Васю?! Васю ты видел?! Среди них?! Своими глазами видел?! А вдруг он был еще жив?! – хватали меня за грудки и трясли, пока не удавалось высвободиться.
Нет, родных на площади не было. Но где же они? Новая тревога вытесняла старые переживания. Задыхаясь, я метался по площади, наконец вырвался из толчеи и стал озираться в поисках машины.
– Игорь! – вдруг прихватили меня за плечо. Я обернулся. Это был мой сосед и однокашник Виктор Черепанов. – Давай за мной. Твой дом горит.
Я дернулся, кажется. В глазах потемнело. Пошатнулся. Он не отпускал. Я глотнул воздуха и через мгновение взял себя в руки. И мы помчались к черному «пээру», знавшему еще моего отца в бытность его кедринским Воеводой. Движок работал на холостых оборотах. Едва мы запрыгнули в салон, водитель нажал на газ, и мотор рванул с места. Нас с Витей вжало в спинку заднего сиденья.
Гул огня, пожирающего бревна, доски и деревянные перекрытия, крики, слившиеся в разъяренный хор, – все это я услышал издалека. Скорее не слышал, а воспринимал всеми органами чувств разом.
Наш дом осадила распаленная толпа. Совсем иная, чем на городской площади. Толпа, пришедшая отомстить. Кто привел сюда этих мирян? Кто их организовал и подготовил? Многие в руках держали смоляные факелы и уже успели пустить их в дело. Где нашли столько факелов? Отвечать на эти вопросы было некому и некогда.
Само гнездо рода Пришвиных пока не пострадало. От стен и крыши валил пар – дом был хорошенько облит водой. Горели деревянный забор, сарай, беседка, оранжерея, кусты и деревья – словом, все, что окружало мое жилище.
Пылало, потрескивая и швыряя ввысь облака искр, мое детство. До сих пор я всегда мог мысленно в него вернуться – стоило мне приехать, пришагать, приползти сюда. В то место, где я появился на свет, где рос, открыл для себя большой мир. И вот теперь мое прошлое безжалостно приканчивали на моих глазах – чтоб и следа не осталось и не за что было зацепиться взглядом, не к чему принюхаться, не к чему прикоснуться.
Я оставил в бронеходе свой «дыродел» и автомат, однако у меня был меч, с которым я не расстаюсь, и маузер в кобуре. Но пока я глядел на ревущее пламя, Черепанов расстегнул на мне портупею, сорвал ее с меня и отскочил. Не отдаст. Ни за что.
Я остался без оружия и потому не мог убивать. Хотя я сумел бы расправиться с десятком-другим мирян и голыми руками. Слава богу, я утратил всякую способность к убийству. Иначе положил бы их всех до одного, всех, кто собрался испепелить мою жизнь.
– Они не успокоятся, пока не сожгут все, – сказал Виктор. Голос у него был мертвый, а смотреть ему в глаза я был не в силах. Он потерял на бетонке своего брата. – Пока не сожгут свой страх.