Умереть и воскреснуть, или Последний и-чу
Шрифт:
Посреди стола стояла деревянная рамка. Инспектор вдруг протянул руку и повернул ее ко мне. Это была фотография Милены. В груди у меня похолодело.
На голове у Милы был венок из полевых васильков и ромашек. Она была прекрасна. Я смотрел на нее, и кабинет тускнел, растворялся, выветривался – в никуда. И даже сам инспектор словно утекал сквозь открытую форточку, сквозь вентиляционную решетку, сквозь дверную щель и замочную скважину.
И неожиданно я понял, что люблю ее и такой девушки уже никогда не встречу, поскольку второй такой нет на Земле. И что самой Милены больше нет. Нет на этом свете.
Потолок не обрушился, пол не ушел из-под ног, да и в глазах не потемнело. Со мной
Поднос с ранним завтраком принесла симпатичная секретарша в полувоенном кителе и юбке цвета хаки. Чашки были большие, не кофейные – скорее кружки, а румяные булочки грудились в глубокой суповой тарелке.
– Как умерла Милена? – спросил я, когда девушка вышла.
– С чего вы взяли? – отхлебнув кофе, осведомился инспектор. Казалось, глаза-щупы стали еще пронзительней.
– Не валяйте дурака, инспектор, – сказал я так, будто это он – шестнадцатилетний мальчишка, а я – взрослый мужчина при исполнении. – Я уже прошел испытание и теперь считаюсь полноправным и-чу.
– А-а-а… – протянул он. – Тогда понятно. Я тут навожу тень на плетень, а вы меня видите насквозь. Впрочем, мне выбирать не приходится – есть определенная процедура.
Тело Милены обнаружили в полночь в двух кварталах от ее квартиры. Вернее, то, что от него осталось. Городовому показалось, что девушку растерзала стая волков. Полиция нашла при ней ученический билет и рьяно взялась за дело. Сыщики начали будить и допрашивать ее родных и друзей. Кто-то из гимназисток вспомнил, что видел ее вечером вместе с юношей на набережной у Соборной Горки. А подружка рассказала о нашей с Милой встрече на стадионе. Там я представился, и найти и-чу Игоря Пришвина не составило труда.
Дыхание перехватило, слезы навернулись на глаза и высохли, не успев скатиться. И девушку было жалко, и себя. Такой уж я был тогда… Я тотчас поверил, что она умерла, – знал я это с той самой минуты, как в нашем доме зазвонил телефон. Боль потери нередко запаздывает – сначала надо ощутить возникшую вокруг тебя пустоту. Но сейчас эта боль нахлынула.
У меня вырвали часть души, и осталась нестерпимая боль в груди. Я не видел и не слышал Боброва. Эта боль пыталась поглотить меня, и, чтобы не утонуть в ней, я до крови прокусил нижнюю губу и лишь тогда всплыл на поверхность. Сделав над собой огромное усилие, я переключился на следователя.
– Почему вы не спрашиваете, где я был во время убийства? – осведомился я вибрирующим от напряжения голосом. Инспектор дожевывал третью по счету булочку.
– Пора прижать и-чу еще не настала? – Кажется, я перегнул палку, но в Гильдии не смолкают разговоры о противостоянии мирских властей и Истребителей Чудовищ. Большинство и-чу убеждены, что предстоят трудные времена.
Бобров посмотрел на стенографиста. Стенографист смотрел на инспектора.
– Последнюю фразу… – Инспектор не договорил.
– Это об алиби? – пропел пыльный стенографист на удивление тонким голосом.
– Правильно, – с облегчением произнес Бобров.
Они были довольны, что понимают друг друга с полуслова. Зато я не понял ни черта. Наконец инспектор соизволил ответить юному нахалу – то бишь мне:
– Вас никто не подозревает, молодой человек. Повторяю: никто. – И вдруг заорал: – Хватит строить из себя жертву палачей-полицейских!
Я опешил. Что за истерика?
– С меня шкуру спустят, если за три дня не раскрою убийство! Из полицейского департамента уже звонили префекту. Ее троюродный брат – министр просвещения Моравии. Вы поняли? Министр! А следов – ни-ка-ких.
Плевать мне было, кто чей министр.
Что-то во мне оборвалось в то прохладное утро в кабинете следователя по особо важным делам. Понял я вдруг: с играми покончено, началась взрослая жизнь. И еще я решил: мое будущее – мое, и только мое, ни одной душе не позволю его подсмотреть. А потому руку свою больше никому для гадания не давал и глаза разглядывать не позволял.
– Я вам помогу, – произнес я веско и в эту секунду был очень горд собой. Я чувствовал себя мужчиной: ведь я был готов нарушить Устав Гильдии, который запрещает без разрешения Воеводы сотрудничать с мирскими властями.
– Вы понимаете, что говорите? Думаете, что ваш отец?.. Вы ляпаете глупость за глупостью, а я должен их слушать и черкать в протоколе.
– Я серьезно. Я…
Лицо инспектора зачерствело и стало похоже на маску. Голос тоже изменился. Теперь это был голос нашего учителя теологии, который то и дело – из-за нас, шалопаев, – впадал в ярость, но всякий раз удерживал себя в руках, не переходя на крик. Все свои клокочущие чувства ухитрялся передать одной лишь интонацией.
– Вам, Игорь Федорович, придется заниматься партизанщиной. Если вас застукает кто-нибудь из и-чу, исключения из Гильдии не избежать. Каковы бы ни были заслуги вашего папаши… Благородный порыв, я полагаю, начисто отшиб вам память.
– Нет, я все знаю и все помню. Вы держите меня за капризного ребенка, но я уже научился отвечать за свои слова. – Я сам поймал себя в ловушку, и с каждой новой фразой муха все сильнее запутывалась в липкой паутине. Я понимал это, но остановиться не мог.
– Значит, по рукам.
Бобров протянул мне поросшую густым рыжеватым волосом кисть. Рукопожатие было крепким. Я чувствовал: энергия из него так и брызжет.
– Мой помощник, Игорь Федорович, очень вовремя перестал стенографировать. – Улыбка инспектора была солнечной, он довольно потер руки. – И еще одно… Надо придумать правдоподобную версию для ваших родных. Ну, скажем, так: мы хотим с вашей помощью выяснить круг знакомых Милены, потом состоятся опознания, очные ставки и все такое прочее. Словом, несколько дней часа по два-три вы на законном основании будете в нашем распоряжении. Я в свою очередь гарантирую, что эта же самая легенда пойдет и моему начальству. Я слишком боюсь утечки информации. Если скажу, что боюсь за вас, вы все равно не поверите. – Он подмигнул. – Боюсь провалить дело и лишиться головы – это вернее.
В это я верил.
– А теперь вас отвезут домой. Не то ваш отец здесь камня на камне не оставит. Встретимся в павильоне на Соборной Горке завтра в восемь утра, ведь сегодня вам будет не вырваться. Время вас устроит?
– Вполне, – с удивлением ответил я. Почему Бобров знает о сегодняшнем дне гораздо больше меня?
– Отлично. Мотор у подъезда. Вот ваш пропуск. До встречи, Игорь Федорович.
Глава третья
Делегация
Бешеных собак в городе пристреливали быстро, и редко когда приходилось вызывать снайперов – чуть ли не в каждом доме есть охотничье ружье или хотя бы детская мелкашка. Появлялись псы в наших местах регулярно, я бы даже сказал, сезонно – с наступлением изнуряющей июльской жары. Каждый год нашу губернию на месяц, а то и на два накрывает огромная плотная подушка сухого, раскаленного воздуха. На суховей, который дует из пустыни Гоби, не действуют ни заклинания лучших магов, ни военная авиация со всякими метеорологическими штуковинами. Урожай зачастую сгорает на корню, лесные пожары превращают жизнь в ад, сердечников косит костлявая, а тихо помешанные начинают буйствовать, бросаясь на соседей и прохожих.