Умереть и воскреснуть, или Последний и-чу
Шрифт:
Засевший около трубы наблюдатель тут же покинул свою позицию и прямым ходом направился к земле, намереваясь поближе ознакомиться с недавно уложенной брусчаткой. Если бы можно было скинуть вниз всю жандармерию страны…
Разобравшись с наблюдателем, я осмотрел крышу, удостоверился, что спуститься не удастся, затем встал на краю и с любопытством глядел на выбегающих из дома жандармов в форме, агентов наружки в цивильном и дворников в фартуках с надраенными бляхами и свистками. Как будто я находился в синематографе и смотрел какую-то приключенческую ленту. Все это происходило не со мной.
И вдруг я понял, как уйти. У меня
Вылезать на крышу жандармы не спешили – понимали, что я дорого продам свою жизнь. Я успел раздеться, вызвав удивленные возгласы у толпящихся на улице людей. Взял револьвер, подошел к двери на чердак и ринулся навстречу жандармскому наряду. При виде голого и-чу жандармы на секунду растерялись. Этого времени мне вполне хватило.
Я берег патроны: двоим офицерам размозжил головы стальным набалдашником. Еще двое, идущие следом, встретили тонкое острое лезвие, которое выскочило из кончика трости, когда я нажал неприметную кнопку. И я тут же выскочил обратно на крышу.
Из чердачной полутьмы грянули выстрелы. Жандармы палили наугад – а потому без пользы. Вспышки на миг осветили поле боя, и я тотчас нашел цели. Человеческие фигуры снова поглотил сумрак, но я запомнил, где расположились стрелки, и мне не нужно было прицеливаться. Выверенным движением я переводил револьвер с одной мишени на другую и жал на курок. Три выстрела – три падающих тела. И все. Пока все…
Пока на крышу не поднялась следующая группа жандармов, я мог заняться логической процедурой. Я привалил дверь мертвецами, положил трость на ребро жестяного листа, которыми была обита крыша. Положил так, чтобы от малейшего толчка она могла завертеться, подобно стрелке компаса, и начал читать заклинание. Я чуточку помог трости, а затем она закрутилась сама собой, набирая обороты.
Когда мелькающие спицы несуществующего колеса слились в единый сверкающий круг, я прочитал самозаговор ускорения и впрыгнул внутрь круга, рискуя переломать себе ноги. В тот же миг я начал с невероятной частотой подпрыгивать на месте. Как будто прыгал через скакалку, только в десятки раз быстрее любого нормального человека. Сейчас я жил в ритме трости, а она отдавала мне энергию.
В это время вторая группа жандармов, поднявшись на чердак, обнаружила убитых и стала методично выбивать дверь на крышу. Баррикада из четырех трупов начала разваливаться. Сейчас жандармы вырвутся с чердака и откроют стрельбу… Трость, вращавшаяся, словно пропеллер аэроплана, вдруг запела. Ее голос был тонок и визглив, временами он напоминал арию циркулярной пилы.
Безвинные жертвы и отъявленные негодяи – все, кто отдал этой трости свою боль, страх, ненависть, – подпитывали мою логическую энергию. И когда резервуар переполнился, я завибрировал, словно вонзившийся в стену нож, и стал растворяться в воздухе. Что я чувствовал при этом? Блаженство.
Я растворялся в окружающем пространстве. С чем это можно сравнить? С погружением в горячие воды южного моря. Но для сибиряка там слишком жарко, и ты разомлеваешь, а не воспаряешь. С затяжным
Наконец трупы раскатились, дверь распахнулась, и прямо с порога жандармы открыли беглый огонь. Они раздумали брать меня живьем. Пули проходили сквозь мерцающий силуэт и летели дальше – в безоблачное небо, в покрытую разводами далекую стену соседнего дома. Меня больше не было здесь. Разделенный на отдельные стихии, составляющие всякую живую материю – Логос, огонь, воду, землю и воздух, – я изменил форму существования. Я истаял. Снова я соберусь воедино там и тогда, где и когда само собою возникнет нужное изгибание мировой линии, и «отдельные песчинки, попав в водоворот и ссыпаясь на дно воронки, уже не смогут не собраться вместе…».
Отчего я испробовал именно этот логический прием? Учась в Академии, я, как и другие и-чу, вбивал себе в голову больше тысячи заговоров, самозаговоров и заклинаний. И тут же их благополучно забывал. Они хранятся в дальних уголках памяти, всплывая, лишь когда меня обложат со всех сторон. При этом я должен находиться в состоянии «просветленности», как говорят наши восточные коллеги, обладать нужным количеством логической энергии и соответствующими атрибутами.
Я спасся, но потерял свою одежду, оружие, деньги и документы. С немалым трудом я снова раздобыл все необходимое. Выбравшись из негостеприимного Канска, я продолжил свой бег по южным губерниям.
А затем я нашел то, что искал. Почти случайно. Когда успел отчаяться и долгими зимними вечерами стал всерьез подумывать, не наложить ли на себя руки. Я был совсем один, я не знал, живы ли мои родные, мне казалось, всех и-чу уже выловили и перебили. Иначе я непременно отыскал бы кого-нибудь. Непозволительные мысли я безжалостно сек и топтал, но они упрямо лезли в голову снова и снова.
На привокзальном рынке города Нижняя Уда я обнаружил кончик тонкой, редкой, но весьма разветвленной подпольной сети, которую израненная Гильдия сумела сплести за эти полгода. Сеть для того и создавалась, чтобы спасать чудом уцелевших, мечущихся по стране и-чу. Беглецов укрывали, выхаживали, если в том была надобность, а потом, выправив надежные документы, снабдив паролями и адресами явок, переправляли через границу. На родине Истребителям Чудовищ делать было больше нечего.
Я отказался бежать из Сибири и попросил принять меня в сеть. Я был готов взяться за любую работу. После тщательной проверки меня сделали одним из ее «узелков». Зная мой характер и понимая, что я вряд ли смогу долго усидеть на одном месте, меня превратили в коробейника, разъезжающего по Илимской губернии с самыми разными поручениями.
В Верхнем Вычегае мне нужно было дождаться связника из города Ломова и, получив сведения о местонахождении атамана Лиховцева, отправиться на встречу с ним. Атаман интересовал Гильдию в качестве потенциального союзника, ибо господин Лиховцев выступил против нового Правителя, поднял мятеж в Саянском уезде, был разбит и пустился в бега. При необходимости он за неделю мог собрать до тысячи сабель при сорока пулеметах и двух легких орудиях. Невелика сила, однако на безрыбье и рак – в чешуе.