Умереть на рассвете
Шрифт:
– Были бы поломаны, ты бы сейчас Лазаря пел, – усмехнулся Иван, поворачиваясь к другому «инвалиду», посоветовал: – До ветру сходи, легче станет!
Углядев у того мокрое пятно, расплывшееся спереди порток, крякнул. Добро, если девки не видели.
– Насобачился Иван драться-то…
– Ну, повоюй-ка с евонное – так и ты так сможешь!
– Надо им было всем сразу наваливаться…
Переговаривался разочарованный народ. Ждали настоящую драку, с кровью, а тут…
Не обращая внимания на односельчан, Иван присел на крылечко. Вытащил кисет и остаток газеты, снова свернул «козью ножку». С наслаждением
Много раз Иван представлял, каким будет возвращение. Думал – вот, после радостных бабьих причитаний батя истопит баньку, мать подаст пару свежего белья. Брат Яков, как в детстве, напарит до звона в ушах, окатит холодной водой. После бани хлопотунья-мать уставит стол пирогами, присядет на краешек скамьи, подперев рукой щеку. Мужики будут неспешно выпивать, слушая рассказы о войне с германцами, о революции и о том, как воевали с белыми гадами. Вытащит он из мешка гостинцы – платок для матери, туфли для жены и бритву для отца, и все будут радоваться! Помнится, в конце семнадцатого, когда вернулся с германской, всех и подарков было – прожженная шинель да винтовка с двумя обоймами. Но три года назад деревня была другая. А подарок был – всем подаркам подарок – земля!
Втайне он, конечно, предполагал, что все будет не совсем так, как мечталось. Но все обстояло хуже. Давила земляная крыша (солому в голодную зиму скормили скоту, а новой не нашлось) – сидишь, словно в блиндаже, присыпанном землей от разорвавшегося снаряда. Мыться пришлось у соседей, потому что отцовскую баню сожгли дезертиры (не братья ли Ухановы?), а вместо свежего белья обошелся застиранными подштанниками и рваной рубахой. Про пироги он и не заикался.
С подарками тоже вышло худо: мать, пощупав платок, убрала в сундук – мол, похороните в нем! Марфа, супруга, глянув на туфли, буркнула, что ходить в них некуда – церква заколочена, поп заарестован, а за коровами убирать так и в лаптях сподручно. Батя, пытаясь побриться, едва не перерезал горло.
Когда уходил, помнил своих родителей, конечно же, немолодыми, но полными сил. Теперь же отец превратился в беззубого подслеповатого старика, а мать – в сухонькую старушку, боявшуюся всего на свете. А жена…
Затоптав окурок, Иван пошел в избу. В потемках наткнулся на скамью, стоящую посередке избы, больно ушиб ногу. Торопливо раздевшись, Иван юркнул под бок к жене и положил ей руку на грудь.
– Отстань, дай поспать, – сонно зашевелилась супруга, стряхнув руку.
– Да ты чё? – обиделся Иван.
Марфа, поняв, что он не отстанет, легла на спину, подтянула повыше подол.
– Токмо давай быстрее, устала я, – зевнула жена так, что скулы свело и все желание у мужа пропало. Укладываясь рядом, не выдержал, выматерился.
– Отвыкла я, – равнодушно сообщила супруга. – Ты в следующий раз, как захочешь, так по этому делу к девкам ступай. Или к Фроське. Видела, как она тебе глазки строила.
– К какой Фроське? – оторопел Иван. Даже злость прошла – законная жена посылает мужа к какой-то девке. А кто ему строил глазки, он не заметил.
– К Пашкиной Фроське, братана твоего жена. Ну, вдова уже, – поправилась Марфа, немного проснувшись. – Пашка-то в германскую сгинул. Токмо ты гляди – ежели за домом кобыла чалая стоит, не ходи. На кобыле к ней начальник из волости ездит, за самогонкой. Но было ли у них чё,
– Брось причитать. Тридцать два! Ха! В городе-то в твои годы бабы такие расфуфыренные ходят – ого-го!
– Так то в городе. Пущай эти крали соху на себе потаскают, тогда поглядим. Без мужика-то каково ломаться…
Иван попробовал вспомнить – сколько лет его не было? Как ушел на срочную, так дома и не был. Служба у него истекала в четырнадцатом году. Понятное дело, что вместо увольнения в запас – ать-два, на войну с австрияками, с немцами. В пятнадцатом, а может, в шестнадцатом, когда в госпитале лежал, обещали, что в отпуск пойдет, но вместо отпуска наградили крестом, в запасной полк определили. В запасном было хорошо, а он, старослужащий, старший унтер-офицер и кавалер, о доме не вспоминал. Потом снова передовая. Окопы, вши… В семнадцатом, в декабре, как с фронта пришел, тоже можно не считать, не до того было. И жену толком обнять-приласкать времени не было. Спал ли тогда с женой? Вроде даже дома не ночевал – мотался то в волость, то в Череповец, в Питер наезжать пришлось раза два. Все какие-то дела – землю помещика Судакова делили по едокам, заводы Кругликова национализировали, потом волисполком создавали. И не пил тогда, а как пьяный ходил! В апреле восемнадцатого в Череповец вызвали, в трансчека определили служить. Там тоже – Череповец – Петроград – Вологда. Ну а потом Гражданская. Пожалуй, десять годков с лишком не был. Нет, все четырнадцать!
Почувствовав, что жена не спит, попытался пошутить:
– Дед мой двадцать пять лет отслужил, на молодухе женился и отца моего в пятьдесят лет сделал.
– Так это когда было-то – при царе-батюшке! – повернувшись на спину и, словно бы расхотев спать, отозвалась жена: – Тогда порядок был! И хлеба досыта ели, самогонку не жрали, в церкву ходили. Барин бы семье с голоду помереть не дал.
– Ты чё мелешь, дура? Какой барин? Бар мы в семнадцатом году вывели! Я за что воевал? Вот земля есть, лошадь как-нибудь справим.
– Да на что ее справлять-то? – горестно вымолвила жена. – Нам ить теперь продналог не с чего платить, а ты – лошадь справим! На какие шиши? Много ты в Красной Армии-то денег заработал?
– Да вы чё, сговорились, что ли? – возмутился солдат. – Если б не я, кто бы землю-то вашу отстоял, а?
– А на кой нам земля, коли пахать не на чем? Правильно, пока ты в чеках служил, нас трогать боялись. А потом, как на фронт ушел, знаешь, что было? Понаедут продотрядовцы из города, все вытрясут – и зерно и сено. Сволота окаянная, прости господи! А наша голытьба не лучше, что в комбедах была.
– Ну, какая же голытьба. Бедняки. Наши с тобой братья, – вяло возразил Иван.
– Ага, братья, – хмыкнула Марфа. – Таких братьев – за ноги да об угол. Пока ты кровь за них проливал, они тут пьянствовали, девкам подолы задирали да баб сильничали. Кого комбедовцами-то сделали?! Добро бы тех, кто безлошадный да бескоровный от беды какой, так нет же, самая пьянь в начальники вылезла. Гришка Тимофеев, помнишь такого?
– Н-ну, помню, – припоминая, отозвался муж. – У него еще батька от вина сгорел.