Умереть на сцене
Шрифт:
Она кивнула второму медику, и тот достал из кармана телефон и набрал короткий номер. Ну что ж, так тоже можно. Значит, ждем дежурную группу.
Я огляделась по сторонам – разбегаться, кажется, никто не собирается. Марина почти спокойно, только немного слишком многословно рассказывает женщине-врачу, что и как происходило, остальные собираются небольшими группами, жмутся по стеночкам… в полный голос никто не разговаривает, но все активно перешептываются. На диване, у стены, сидит бледный Молчалин, с двух сторон его держат за руки Чацкий
– Рита? – Андрей Борисович поднял на меня покрасневшие, совершенно больные глаза. – Вы слышали? Эта женщина, врач, она сказала – суицид. Но суицид – это же самоубийство, так?
– Андрей… – Феликс Семенович мягко обнял его за плечи.
– Нет, Феликс, подожди, не мешай мне! Я должен объяснить, а то Рита может вдруг поверить! Рита, поймите, это совершенно нелепое предположение! Галя и самоубийство – это… это… это две вещи несовместные, вот!
– Как будто убийство лучше. – Директор сказал это очень тихо, но Рестаев услышал и, встрепенувшись, горячо возразил:
– Какое убийство? Это невозможно! Галя, она же… чистейший, вы понимаете, светлейший человек! Ее все обожали, вы поговорите с людьми, никто ведь о ней дурного слова не скажет, ни один человек!
Ведущая актриса, жена главного режиссера – у Галины Костровой просто по определению должна быть масса если не врагов, то просто недоброжелателей! Я с сомнением посмотрела на Андрея Борисовича и перевела взгляд на Феликса Семеновича. Он ответил мне кислой улыбкой и пожал плечами. Дескать, не спорить же с человеком в такую минуту. Тем более о покойнице речь.
Так что я тоже только покивала сочувственно и обратилась к директору:
– Полицию уже вызвали, и будет лучше, если все останутся на своих местах.
– Что, простите? – Похоже, стрессовая ситуация подействовала и на него. Конечно, в жизни директора театра нестандартные ситуации не редкость, но убийство, это уже слишком даже для закаленной нервной системы.
– Я говорю: нужно сообщить людям, что никто не должен уходить из театра, полицейские наверняка захотят поговорить с каждым, кто присутствовал на репетиции. И вахтера нужно предупредить, чтобы никого не выпускала.
– Понятно, понятно, конечно, – часто закивал он, – вы правы, это необходимо сделать. Вы займетесь?
– Будет лучше, если это сделаете вы, – мягко возразила я. – Я здесь случайно оказалась, а вы – лицо официальное.
– Ох… – Феликс Семенович потер лоб свободной рукой. – Совсем ничего не соображаю. Конечно, вы правы. Сейчас я… вот только… – Он убрал правую руку с плеч Рестаева и встал.
Андрей Борисович, словно маленький ребенок, тут же ухватил его обеими руками за запястье:
– Куда ты?
– Рита совершенно права: скоро полиция подъедет, надо всех собрать… Риточка, вы побудете пока с Андреем Борисовичем?
– Лучше,
– И опять вы правы. – Феликс Семенович нервно огляделся по сторонам. – Мариночка! Подойдите, пожалуйста!
Марина оглянулась, сказала что-то врачу и, уверенно шагая, спустилась со сцены. Ее место около медиков заняли сразу трое – две женщины и мужчина – и начали что-то рассказывать, оживленно жестикулируя.
Здравомыслящей Марине не пришлось ничего объяснять – она сама поняла, что нужно делать. Женщина ловко разжала пальцы Рестаева, судорожно вцепившиеся в запястье Феликса Семеновича, присела в соседнее кресло и приобняла режиссера за плечи. Глубоко вдохнула и неожиданно запричитала:
– Ой, да что же это такое на белом свете творится! Ой, да как же это, как такое случиться могло? Да что ж наша Галочка, красавица наша, умница, да неужели ж, правда, она глазоньки свои закрыла!
Она выпевала это негромко и очень, как бы это сказать, профессионально, но для меня это выглядело настолько странно и непривычно, что я замерла, вытаращившись на нее.
Марина покосилась на меня и, не прерываясь, слегка кивнула – дескать, идите по своим делам, здесь я справлюсь. Феликс Семенович тоже осторожно коснулся моего локтя:
– Пойдемте, Рита. Мариночка знает, что ему сейчас необходимо.
А ведь действительно, Марина знала. Рестаев привалился к ней, расслабился и, наконец, заплакал.
Мы вернулись на сцену, и директор каким-то особенным голосом – вроде и не слишком громко, но, без сомнений, слышно его было даже в самых дальних уголках зала – объявил:
– Минуточку внимания!
Все замолчали и обернулись к нему. Феликс Семенович кашлянул и продолжил:
– Друзья! Нас постигло страшное горе. Галочка… Галя Кострова… – Он всхлипнул и быстро смахнул ладонью слезы. – Вы все видели и понимаете, что Галя… – Голос его сорвался. Несколько мгновений он боролся с собой, потом сделал глубокий вдох и перешел к делу: – Сюда едет полиция. Они захотят поговорить с каждым, кто был на репетиции…
– И со всеми, кто в это время находился в здании театра, – подсказала я.
– И со всеми, кто в это время находился в здании театра, – послушно повторил Феликс Семенович. – Поэтому попрошу: никому не расходиться! Это займет… – Он покосился на меня и уточнил одними губами: – Сколько времени это займет?
– Несколько часов, не меньше.
– Несколько часов, не меньше. Так что, если кому детей из садиков забирать, звоните родственникам, знакомым… пусть решают этот вопрос.
– Хорошо бы сразу список присутствовавших в зале составить, – тихо намекнула я. – Полиции пригодится.
Конец ознакомительного фрагмента.