Умница, красавица

Колина Елена

Алексей Юрьевич Головин не был похож на олигарха, во всяком случае на киношного олигарха, красавца, почти секс-символа с умными усталыми глазами. В критические моменты у него ходят желваки, железнеет лицо, вырастают клыки и когти, а в остальное время он тих и печален, потому что он, как царь Мидас, весь во власти своих денег, от которых ему уже дурно, – деньги не принесли ему нисколечко счастья, а лишь прибрали его к себе… Личная жизнь у него обычно очень драматичная и сильно пьющая, так как по дороге к тем вершинам, где олигарх потерял свою человеческую сущность, личная жизнь тоже чего-то такого не выдержала и запила.

Алексей Юрьевич Головин ни в коем случае не был секс-символом, и красавцем тоже не был, а был невысок, худощав и приятно невзрачен. Про таких, как Головин, бабушки на лавочке одобрительно

говорят «очень приличный мужчина». В юности он был похож на серого мыша, но с возрастом мы-шастость уменьшилась, а сероватость превратилась в сдержанное изящество. Сейчас, в сорок два года, несмотря на свою мелкость, Алексей Головин был не «вечный мальчик», а именно что солидный, украшенный деньгами мужчина, с бывшим никаким, а нынче вполне хорошим мужским лицом. И даже ранняя лысина и слегка оттопыренные уши его нисколько не портили. К тому же он как-то особенно ловко двигался, и по ловкости движений в нем угадывался человек, который регулярно делает со своим телом все, что положено, – тренирует в спортзале, катает на лыжах, обливает холодной водой и так далее вплоть даже до восточных единоборств.

Личная жизнь у Головина была не драматичная, как у киношного олигарха, а семейная, и жена его Соня не пила и не устала от денег, а, наоборот, со здоровым удовольствием открывала для себя всякие изысканные мелочи, например, что обувь от Manolo Blahnik или Gina нравится ей больше, чем Prada.

Слово «олигарх» с оттенком «богатый придурок» тоже совсем не подходило Головину. Никакой придурковатости, никаких нелепых, не сочетающихся друг с другом дорогих вещей не было в его облике, напротив, он весь был выдержан в академическом стиле: белая рубашка, галстук, кашемировый пуловер, пиджак в тонкую полоску на тон темнее пуловера, тусклый шелковый шарф под полурасстегнутым плащом – такая скучно-элегантная капуста. Соня, если бы ее спросили, предпочла бы более спортивный стиль.

Теперь насчет Сониного соседа с газетой, – он бы точно сказал: опять, черт подери, олигарх не без еврейской крови. И это было бы неправдой.

Алексей Головин мог бы назвать себя поляком, евреем, или русским, или еще кем-нибудь. Мать его была наполовину русской, наполовину полькой, а в его отце, которого он не помнил, тоже было намешано несколько кровей, одна из которых действительно была еврейская.

По еврейскому закону, признающему своих детей только по матери, Алексей Юрьевич и не был евреем, но никакой закон здесь был ни при чем, – Головин сам себе закон. Головин сам выбирал, кем ему быть в жизни в целом и по национальности в частности, и выбрал – русским. Да и внешне он был не из тех, кому кричат в трамвае «жидовская морда», а из тех, о которых при случае с удовлетворением говорят: «Ага, я так и думал, что в нем есть еврейская кровь» или: «Ага, я так и думал, что в нем нет еврейской крови». И так, и так можно.

Так что напрасно Левка дразнит Алексея Юрьевича Головина придурком и олигархом, он был ничуть не похож ни на того, ни на другого. Но ведь Левка кем только своего родственника не называет, и неприличным словом, подчеркивающим его небольшой рост, и андроидом, и железным дровосеком, и человеко-компьютером, и даже уверяет, что Алексей Юрьевич Головин работает от сети, – так ведь это все от обиды, что Алексей Юрьевич с ним больше не играет.

А может быть, это между Левкой и Алексеем Юрьевичем была зависть? Зависть – хороший повод для ссоры, понятный.

Тогда все просто – Головин подсознательно завидовал Левкиному обаянию, а Левка вполне сознательно завидовал его успеху и богатству. Нет, «богатство» – это все-таки что-то из «Графа Монте-Кристо», и Левке не нужны были россыпи драгоценных камней и замки, а нужна была спокойная уверенность Алексея Юрьевича в том, что весь мир существует для него – горнолыжные курорты и экзотические острова, Венская опера и Бонд-стрит, Лапландия и Нордкап. Левку ужасно раздражало ВСЕ: умение Головина жестко планировать свой успех, плавность, с которой он вошел в другое качество жизни, несуетливое отношение к брэндам – костюмы Brioni хорошо сидят, значит, нужно один раз в году купить в

Лондоне и забыть, Chateau Margaux – да, хорошее вино, но, вообще-то, он не знаток. И даже то, что он Соне не изменял, раздражало. Это какая же у мужика должна быть фантастическая

уверенность в себе, если он в мужской компании так прямо признаётся – столько-то лет живу и не изменяю… жена, говорит, у человека бывает одна, да он к тому же не по этой части… А по какой же он тогда части?!.

А по какой же он части, можно было прочитать в справочнике «Кто есть кто в Санкт-Петербурге».

«Кто есть кто в Санкт-Петербурге» содержит биографии наиболее известных петербуржцев, представляющих все основные сферы профессиональной деятельности: власть, науку, образование, культуру, бизнес и т. д. – так, во всяком случае, написано на обложке. А внутри были очень разные люди. Некоторые из них уже не петербуржцы, а москвичи, некоторые навсегда остались «кем-то» для всей страны, а кое-кто просто исчез, не только из справочника, а вообще из нормальной жизни. Что же касается Алексея Юрьевича Головина, то он собирался остаться в справочнике «Кто есть кто» надолго, навсегда.

На 26-й странице справочника «Кто есть кто» было написано вот что:

Головин Алексей Юрьевич.

Ректор Академии всеобщего образования.

Родился 1 января 1961 года в Ленинграде. Окончил Политехнический институт им. Калинина.

Доктор физико-математических наук.

Женат, имеет сына.

В справочнике «Кто есть кто» не было отмечено, что Алексей Юрьевич Головин был самым молодым ректором Санкт-Петербурга, самым молодым и самым модным, – любимцем питерского телевидения, желанным гостем на аналитических программах. Также не было отмечено, что Алексей Юрьевич был не просто ректором, а собственником, владельцем Академии всеобщего образования, в просторечии Всеобуча. Также не было отмечено, откуда у доктора физико-математических наук взялась эта самая Академия. Все же первое в городе крупное коммерческое учебное заведение – это не шесть соток в ближнем пригороде. Можно было бы застенчиво написать – «в 90-е годы занимался бизнесом», каким именно, неважно. Тем более, никакой страшной тайны здесь не было – Головин не торговал наркотиками или оружием, а продавал компьютеры и компьютерные программы и затем, вложив свои деньги и взяв банковский кредит, на пустом месте (буквально на пустом месте – на пустыре) создал Академию. Что же касается доходов, то всякий, кто умеет считать, может перемножить несколько тысяч обучающихся единиц на стоимость ежегодного обучения, вычесть сколько захочется на процесс обучения, пиар и продвижение брэнда и получить такую астрономическую сумму, что… ах!.. Ну, и хотя конечно же формально Академия Всеобуч принадлежала не одному Головину, в юридическом смысле он чувствовал себя абсолютно защищенным, – Алексей Юрьевич был исключительно осторожный человек.

Еще в справочнике «Кто есть кто» не было отмечено, что многие питерцы в Академию Всеобуч своих детей не отдавали, предпочитая прежние учебные заведения, и повышение престижа Академии было одной из самых важных задач Алексея Юрьевича. И лысина, которая появилась у Головина, едва он окончил Политехнический институт им. Калинина, и слегка оттопыренные уши тоже не были отмечены в «Кто есть кто», а ведь это ВАЖНО.

В женщине, которая вышла на перрон навстречу ректору Головину, никто не узнал бы ту, что три дня назад, запыхавшись, изо всех сил держалась за поручень, чтобы поезд не ушел без нее. Она больше не была «сучкой» и не была тоненькой сонной красавицей непонятного возраста, а вдруг на глазах стала старше, даже уголки губ слегка опустились, и, возможно, разговоры о пластике лица не показались бы уже такими смешными.

– Ну что скажешь в свое оправдание, путешественница? – суховато осведомился Алексей Юрьевич. Он слегка качнулся к жене, но не поцеловал. Не мальчишка же он – целоваться на вокзале. – Что это было?.. Остапа понесло?

Алексей Юрьевич любил «Двенадцать стульев» и часто цитировал, а Соня про себя раздражалась – ей это казалось пошлым.

– Левка… у Левки… – пролепетала Соня, как девочка, но Головин едва заметным движением бровей отмахнулся от Левки как от возможной темы для своего с Соней разговора, и она смешалась, замолчала… Предвкушала в дороге – сейчас приеду, ка-ак расскажу все, но это «все», что в поезде представлялось важным, оказалось совсем неважным. Действительно, не рассказывать же тут, на вокзале, про плачущего Олежку, про Левку с его любовницей и тоской?..