Умница, красавица
Шрифт:
Шахматист в окне не проронил ни единого слова, Князев тоже молчал, так, молча, по обе стороны подоконника, один за окном, другой на набережной, они и сыграли свою партию. Соня стояла рядом, бездумно смотрела то на Неву, то в полумрак комнаты за окном.
Потом, позже, Соня много раз шла по набережной мимо этого дома, искала окно шахматиста-горбуна с ласковым взглядом – НИЧЕГО… Никакого открытого окна, никаких вообще следов человеческого жилья, одни учреждения. Что же это было – галлюцинация? Горбун-шахматист появлялся в окне на набережной Невы только
…Мистика… Реалистическое объяснение этому могло быть только одно – лето, любовь, странный город Питер.
21-й километр Киевского шоссе – исключительно оживленное место. По этой трассе туристы попадают в Пушкин, Павловск и Гатчину, да и дачных мест по этой дороге полно, каждые десять километров деревня. В этот день Соня ездила в Гатчинский дворец присмотреть за своей картиной, то есть не ее, а художника Маковского, но все равно ее, из ее фонда. А Князев ездил присмотреть за Соней.
… В этот раз Князев приехал на поезде. Он глупо, по-мальчишески считал, что всякий раз должен Соню своей любовью поразить, удивить. Но как тут удивишь, если сначала операционный день, потом 730 километров? При такой усталости может случиться, что совсем другим удивишь… В этот раз Князев приехал на «Красной стреле», выспался и весь день удивлял Соню в самых неподходящих для удивления местах.
В шесть часов вечера Сонин синий «крайслер» на 21-м километре Киевского шоссе резко свернул с дороги, съехал вниз и остановился метрах в ста от трассы на полянке с редкими березками и кустами.
То, что они вдруг внезапно съехали с шоссе и остановились, не означало, что в «крайслере» что-то вдруг взбрыкнуло и Соня с Князевым срочно решили поменять масло, или залить воду в омыватели, или еще что-нибудь такое. Это означало, что они, хотя бы из приличия не доехав до ближайшего леса, прямо на полянке… что у них была такая сильная страсть… как ни сказать, все выходит пошло.
Деревца и кустики изо всех сил лезли в не полностью закрытые в спешке окна, листьями осыпались на лица, царапали острыми веточками руки, плечи, и на самом деле это нисколько не было пошло, а было вполне прекрасно. Что же делать, если они по-прежнему были без головы, эти двое.
– Ты меня любишь, ты ко мне уйдешь? – на вздохе, не успев отдышаться, спросил Князев и отлепил с Сониного плеча березовый листочек.
Если бы Соня была девушка из простонародья, она сказала бы «ну ты даешь!» или даже «ты что, с дуба рухнул?!» – потому что именно такое у нее было ощущение, но она была девушка интеллигентная и вежливо ответила полным ответом:
– Я тебя люблю, но как же я могу уйти?
И тут же обосновала свой ответ, не хуже,
– Любовь и брак не имеют никакого отношения друг к другу.
– Скажи, а зачем я тебе, если у тебя такой хороший брак?
– Хороший, – эхом откликнулась Соня.
Как она могла описать всю эту череду дней между совместными завтраками и вечерним кефиром?.. Только одной фразой – хороший брак. И ничего за фасадом ее хорошего брака не скрывалось драматичного: Головин не запирал ее в темном чулане, не бил, не попрекал деньгами, не заставлял вступать в связь со своим старым жирным начальством, а также не был импотентом или тайным эротоманом – ничего такого, только все самое обычное. Хорошее.
– Ты что, его любишь? – напряженно спросил Князев. Соня неопределенно покачала головой – то ли да, то ли нет, и он сам себе ответил: – Ты же вышла за него замуж. Разве кто-нибудь выходит замуж без любви?..
Нина Андреевна привела окончившую школу Соню в Политехнический институт, как будто сдала ребенка сомнительного поведения в детский сад, – привела и оставила на целый день, чтобы вечером забрать, пусть привыкает.
А Соне было там страшно.
Особенно ей было страшно на лабораторных работах по электротехнике – она все тыкала и тыкала проводки не в те дырочки, а тока все не было, и лампочка не зажигалась. Если бы Соне вместо тока поручили высечь огонь, она потерла бы камень о камень, как первобытный человек, и добыла бы огонь, а вот с проводами у нее не получалось… Откуда, кстати, берется ток в проводах, – разве нормальный человек может это понять?..
– Зачем тебе понимать? – удивлялась Нина Андреевна. Она сама никогда не стремилась понимать – зачем? Нужно
просто выучить и заставить выучить других. Если студенты задавали ей каверзные вопросы о нюансах советского образа жизни, она отвечала: «Имеются отдельные недостатки» – и сразу же говорила про достижения в космосе и балете. Нина Андреевна честно была вместе со всеми. Откуда у нее такая отдельная от нее и от всех Соня с мечтательным лицом и сонными глазами?
– Соня. Пока я жива и работаю, у тебя все будет как положено. Останешься в аспирантуре, защитишься, будешь преподавать, станешь доцентом. Твоя жизнь уже практически устроена, – радовалась Нина Андреевна.
«Лучше сдохнуть», – подумала Соня.
– Со-ня! – прикрикнула Нина Андреевна, словно будя ее. – О чем ты думаешь? Мечтаешь о небесных кренделях?
– Ни о чем не думаю, ни о чем не мечтаю, – отчиталась Соня с таким видом, словно стремилась умечтать от нее подальше.
Через год Соня попыталась из Политеха сбежать, – как ребенок сомнительного поведения. Побрела-побрела с задумчивым лицом, когда воспитатели отвернулись, и прибрела в университет, на кафедру истории искусств. Но университет – дело тонкое, там у нее спросили, не впрямую, конечно, – ты чья, девочка? Соня была ничья и не поступила.