Умрем, как жили
Шрифт:
— Павлов, вот тебе помощника прислали! — и, повернувшись к Юрию, объяснил: — Твой бригадный будет. Пока разбирать завалы, к зиме в цехе «буржуйки» делать начнем. Зима не за горами, а наши новые хозяева ее не очень любят и загодя готовиться решили. Свыкайся.
Он отвел Павлова в сторону и что-то зашептал ему. Павлов несколько раз взглянул на Токина, и Юрий понял, что речь идет о нем. Как только Уткин ушел, Павлов зычно крикнул:
— Шабаш! Передых!
Рабочие стали стекаться к длинным самодельным лавкам — пока единственной мебели, установленной в цехе.
— Ну, здорово, капитан! —
Юрий обернулся и обмер. Перед ним стоял Борис Фадеевич Архаров, отец Георгия и Александра, обоих краев заводской команды, и улыбался в свои пушистые усы.
— Борис Фадеевич! — выдохнул Юрий и кинулся к старику. — А ребята где?!
— Не дальше твоего ушли, — сказал Архаров, усаживаясь на лавку.
К ним начали подходить рабочие, неспешно деля самосад и скручивая «козьи ножки».
— Оба в соседнем цехе слесарят. Скоро в паровозный перейдут. Жорку контузило снарядом, когда наши город назад отбивали, — он сказал «наши» так, будто и не было этих серо-зеленых мундиров, видневшихся сквозь стенной провал там, на залитом солнцем заводском дворе. — Очухался Жорка. Только кость правой ноги нет-нет да заломит.
Из подошедших поздоровались с Юрием человек пять. И на душе у него стало радостно. !
— А с Пестовым как случилось? — спросил он громко.
Борис Фадеевич, сдерживая раздражение, тщательно выбил трубку, но на вопрос Юрия не ответил. Нагнувшись, долго искал проволочку и, прочистив мундштук, когда уже впечатление от громкости вопроса несколько сгладилось, сказал:
— Идем, я тебе покажу твое рабочее место. Чтобы знал, где хлеб зарабатывать будешь.
Они пошли в глубь цеха.
— Ты вот что, парень! Болтай поменьше. Здесь разных ушей много торчит. В одной нашей бригаде незнакомого народу полно. А за такой вопрос рядом с покойным болтаться будешь.
Борис Фадеевич вдруг перекрестился, хотя Юрий точно знал, что старик скорее предпочитал пустить матерком, чем положиться на бога.
Архаров подошел к выбитому оконному проему и, облокотившись на обгорелую доску — все, что осталось от подоконника, — сказал, глядя на двор, в котором разгружалась новая машина с немецкими солдатами:
— В последние дни тут такое было, что мудрено разобраться. Эта дивизия, выскочившая в тыл, невероятную панику подняла. Сначала в немцев никто не поверил. А когда поверили, то их мотоциклисты уже катили по улице. Похватали, расстреляли разного народа. Ну и, видно, многие планы спутали. Э, да что долго говорить — знаменитую комбинацию, может быть свою самую знаменитейшую разработал Владимир Павлович. Выдал он немцам две мины — на подъездных путях и под виадуком. Они ему поверили. А когда в паровозный набились, тут он и рванул… Еще сейчас зеленые тряпочки от мундиров находим. Немецкая похоронная команда все считает, сколько под камешками ихнего брата лежит. Сам вот Владимир Павлович не ушел… — Архаров не стал распространяться, видно, и он немногое знал.
— А я совсем растерялся, — признался Юрий. — Куда ни пойду, нигде ни одного знакомого лица! Только Бонифаций и попался.
— Он про тебя и рассказал, — сказал Архаров, и Юрий понял, что жизнь идет и что это только он выпал из ее привычного круговорота, а люди живут и связь держат, и все не так безнадежно,
— Думал, в очереди на бирже кого встречу… ни души… Словно я и не жил в этом городе…
— В такое время многое переворачивается и по-иному познается. И что своих не встретил — неудивительно.
Старик прищурился и начал сосредоточенно набивать трубку. Издалека послышался голос Павлова:
— Кончай отдыхать!
Юрий думал над смыслом последних слов старика Архарова, когда внезапно увидел прямо перед собой немца. Тот стоял перед густым малиновым кустом, пилотка его была засунута под погон расстегнутого френча, рукава засучены. Он щипал с куста щедрую россыпь переспевшей малины и набивал ею рот жадно и поспешно. Тяжелый малиновый сок кровавыми потеками оплывал по его подбородку, мундиру и рукам. Он стоял в малиннике нагло, по-хозяйски. Токина захлестнула волна острой ненависти к этому немцу, ко всему, что принес он на родную землю, что заставил пережить в последние недели. Юрий даже подался вперед. До боли в суставах сжимая половинку кирпича, но Борис Фадеевич, уловив настроение Токина, тихо взял за плечо.
— Ничего. Пусть жрет. После сладких ягодок будут колючки. Пойдем-ка отсюда, Юрчик!
Голос Павлова еще раз позвал на работу.
— Вечером домой вместе пошагаем. Вот ребята обрадуются! Думаю, и поговорить о чем найдется.
Пожар вспыхнул точно в полночь. Юрий это хорошо запомнил — он совсем было собрался нырнуть в постель и, взглянув на ходики, увидел, как по хромированным гирям заплясали робкие блики. Потом сразу, внезапно, вся комната наполнилась мерцающим светом.
«Как после пестовского взрыва… — подумал Юрий. — И горит где-то рядом, совсем в центре…»
Он выскочил на крыльцо. Горело так близко, что Юрий ощущал жаркое дыхание большого пожара. Прикинув на глаз расстояние до огненного столба, гулко, искристо уходящего в августовское порожнее небо, он определил безошибочно: горят торговые ряды, на Старой площади.
Несмотря на поздний час, мимо калитки бежали люди, обмениваясь тревожными, короткими репликами.
Юрий, словно зачарованный, смотрел на огонь. Там, на пожаре, время от времени что-то тяжело ухало, и тогда в столб пламени, красного, неостановимого, как бы добавлялся мазок золотистой краски.
«А ведь там сейчас фрицевские склады! — ахнул Юрий. — Так ведь это же здорово! Это же как продолжение пестовского дела!»
Он кинулся в дом, напялил на себя, что попалось под руку, и через несколько минут стоял на углу Красноармейской улицы и Старой площади. Дальше не пропускали — лицом к пестрой толпе напряженно замерла цепочка автоматчиков, черных, чернее ворон, на фоне пожара. Впрочем, идти дальше и не было нужды — все было как на ладони.
К небу возносился уже не столб, а громоздилась ревущая башня огня. Ни сводчатых перекрытий дореволюционных построек, ни по-купечески прижимистых окон верхнего этажа не было видно в этом бездымном потоке, уносившемся кверху. Казалось, длинный, приземистый дом не горит, а расплавляется в золотом мареве. Фигурки метавшихся вдоль огня солдат и полицейских выглядели жалкими и беспомощными перед огненной стихией.