Умрем, как жили
Шрифт:
Я улыбнулся. А было не до смеха, Зеленая папка вспухла, будто почка весной, но пора, когда она разродится добротным листом, не предвиделась. И я только в мечтах представлял себе, как засяду за книгу, как, отрешившись от всего, буду строчить страничку за страничкой, положив слева от себя стопку белой, гладкой-прегладкой бумаги, а исписанные листы кидать вверх, чтобы они неестественно большими хлопьями писательского снега, оседали на пол и покрывали его как можно плотнее.
— Вадька, а я ведь почти нашел настоящего
Вадька отложил вилку и нож.
— Серьезно?
— Вчера разговаривал с Дмитрием Алексеевичем. Он пока темнит, но дал понять, что нащупываются следы Караваева. Представляешь, если мы найдем его и прижмем к стенке?!
— Боже, как несправедливо устроен мир. Для того, чтобы сказать вслух доброе о хороших людях, надо потратить полжизни на розыски подонка. — Вадька оживился. — А?! Ведь ничего сказал, правда?! Записывай, литератор, пока я жив. Такие перлы не должны пропадать. А рассказать подробнее можешь?
Я помотал головой.
— Не доверяешь?!
— Сам не знаю. Нагибин велел ждать. А у меня руки чешутся. Хочу к Сизову прокатиться в Пермскую область. Может, он к дружку подался? Впрочем, Сизов знает, что его отъезд не останется незамеченным…
Тут мне пришла в голову одна мысль, и я сразу же поделился ею с Вадькой.
— Слушай, старик, а что, если он своим переездом решил навести нас сам на Караваева? Я довольно явственно дал Суслику понять — не верю ему и подозреваю, что он сыграл «исключительно отрицательную роль в старогужской истории». Может быть, так?
— Фантазия, — решительно сказал Вадька.
Ах, елки-метелки, если бы он поддержал мою версию, я, наверно, забыл бы о ней еще до того как расправился с поджаркой. Но его ответ еще больше укрепил меня во мнении, что идея небесплодна. Остаток обеденного пиршества я скомкал, обидев тем самым Вадьку почти смертельно, и кинулся в редакцию. Уговорить зама — шеф был в заграничной командировке, — удалось легко, и в тот же вечер я вылетел в Пермскую область.
Сизов и не собирался скрываться. Он жил официально, согласно справке паспортного стола, на улице Прокатной, но только не в Перми, а в Липецке, о чем оставил заявление перед отъездом из Перми, в котором провел лишь несколько месяцев. Это очень походило на подставку. Я, увлеченный своей новой идеей, видел доказательства тому в каждом факте.
Прикинув скромные бюджетные возможности, я решил за свой счет перекочевать в Липецк. Вышел из поезда в Грязях и последним ночным автобусом долго трясся по старой, разбитой дороге до областного центра. Приехав, как потом выяснилось, на правую сторону реки Воронеж, был вынужден трамваем отправиться на Левобережье, в новый поселок строителей металлургического завода.
Сизов снимал комнату в двухкомнатной квартире, в которой жила вдова почетного металлурга.
Суслик
— Приехали? — безо всякого интереса сказал он и рыцарским жестом пригласил в комнату. — Располагайтесь, Андрей Дмитриевич. Мария вернется с рынка, позавтракаем. Небось только с поезда?
Остаток ночи я провел на автобусной станции и решил заявиться к Сизову пораньше, чтобы застать до работы, если тот работал.
— С поезда, — подтвердил я, чувствуя, как сон неотступно, клетку за клеткой, захватывает мое тело.
— Никак новое что узнали?
Он сел напротив и застучал пальцами по столу, словно заиграл на неведомом мне инструменте, звучащем только для него.
— Узнал, — я решил идти напролом, — и потратил на это узнавание все время, которое мог потратить на написание того, о чем вы просили.
— Это меня теперь мало интересует. Я живу исключительно другой жизнью и отказался от прошлого.
— А вы уверены, что прошлое от вас отказалось?
Он промолчал.
— Я узнал одну мелочь: Караваев не был расстрелян на Коломенском кладбище…
Сизов скривил губы в презрительной усмешке точь-в-точь какую носила Секлетея Тимофеевна.
— И что следует из этой выдумки?
— Ничего. Кроме того, что вы, Алексей Никанорович, отлично знаете, что Караваев не был расстрелян.
— Допустим, — он уже пришел в себя.
Вошла Мария с полной кошелкой.
— Готовь на троих, Машенька! У нас гость, дорогой гость.
Когда Мария выкатилась из комнаты, столь тихо и быстро, что я толком не успел ее рассмотреть, Сизов сказал уже глуше:
— Допустим…
— Почему вы не сообщили об этом на допросе в управлении госбезопасности?
— Меня не спрашивали. К тому же я мог ошибиться. И тогда…
— И тогда?!
— Вы очень напоминаете мне Головина. Был у нас такой следователь. Исключительно молодой и горячий. Все понимавший с полуслова.
— Я учту ваше замечание, Алексей Никанорович, но пока ответьте, если можете, на один вопрос: организацию предал Караваев?
Мне показалось, что вздох облегчения, такой внутренний, скрытый, Сизов подавить не мог.
— Не располагаю никакими данными, кроме тех, что изложил, — сухо отрезал Сизов. — Надеюсь, у вас есть еще что-либо рассказать мне?
— Есть. Вы помните Данцера?
— Еще бы! Немец, заменивший расстрелянного Морозова. Мой начальник на электростанции, арестовавший меня.
— Он жив.
— Очень жаль.
— И он рассказал многое, что знали лишь Моль, Гельд, Караваев и… — я сделал умышленную паузу.
Даже пятилетнему мальчишке было понятно, как мучительно ждал своей фамилии Сизов. И это меня очень огорчило. Я вдруг заколебался в версии с Караваевым, и стрелка подозрения стала клониться в сторону Сизова.