Умри сегодня и сейчас
Шрифт:
– Двадцать долларов за двоих, пожалу-ус-ста. Или двести двадцать крон.
– Мы в Лас-Вегасе или все-таки в Таллинне?
– В Таллинне, пожалу-ус-ста, – признал Юри. – Двести крон.
Когда Бондарь, вздохнув, расплатился, обычно сдержанная Ингрид позволила себе захлопать в ладоши. «Вот она, эстонская натура, – подумал он. – Не понять, что ее так радует: сама экскурсия или возможность сэкономить. Ей даже в голову не пришло заплатить за собственное удовольствие».
Аккуратно спрятав деньги в бумажник, Юри приблизился к ратуше, просунул руки в торчащие
– Вот так в Средние века приковывали здесь ремесленников, обманывавших покупателей.
– И гидов, сдиравших с туристов три шкуры, – пробурчал Бондарь себе под нос.
– Тише, – взмолилась Ингрид. – У нас, эстонцев, очень развито чувство собственного достоинства.
«Жадность у вас развита, – мысленно ответил Бондарь. – Непомерная».
– Поднимите головы, пожалу-ус-ста, – крикнул Юри. – Видите флюгер на шпиле башни? Это Старый Тоомас – символ нашего города…
Легенда, которую он рассказал, была скучной, но дала возможность перекурить перед восхождением.
Итак, каждую весну в средневековом Таллинне, на площади возле Больших Морских ворот, устраивались состязания лучших лучников города. Самому меткому стрелку, которому удавалось поразить мишень (деревянного попугая, сидящего на верхушке высокого шеста, пожалу-ус-ста) вручался большой серебряный кубок. И вот однажды, когда достопочтенные рыцари только-только выстроились в ряд и натянули свои луки, попугай вдруг неожиданно свалился, пронзенный чьей-то стрелой – пожалу-ус-ста.
Неизвестным стрелком оказался обычный таллиннский юноша – бедняк по имени Тоомас. Проказника отругали как следует и заставили водрузить мишень на прежнее место. Однако новость уже успела облететь весь Таллинн, и мать Тоомаса приготовилась к худшему… По счастью, дело приняло иной оборот – юношу не наказали, а предложили ему стать городским стражником, что по тем временам было огромной честью для бедняка.
Впоследствии Тоомас не раз проявлял героизм в сражениях Ливонской войны и полностью оправдал оказанное ему доверие – пожалу-ус-ста. А к старости отпустил себе роскошные усы и стал удивительно похож на бравого воина, возвышавшегося на башне Ратуши. С той поры флюгер на Ратуше называют «Старый Тоомас»…
Закончив пересказ этого эстонского триллера, Юри неодобрительно покосился на окурок, брошенный Бондарем, и предложил следовать за ним. Деваться было некуда. Вежливо пропустив Ингрид вперед, Бондарь нырнул в проем двери.
Внутри башни было таинственно и мрачно. От высоких стен, сложенных из обтесанных известняковых глыб, тянуло сыростью и тленом. Дневной свет, проникавший в готические окна, падал на винтовую лестницу, повторяя ее геометрические изгибы и изломы. Задрав голову, Бондарь увидел нависшую над собой бездонную пропасть. Мусор хрустел под его подошвами, как крысиные косточки. Он не удивился бы, увидев полчища сов или летучих мышей, вынырнувших из мрака под куполом. Похоже, обстановка подействовала на Ингрид угнетающе, потому что она то и дело оглядывалась, как бы
– Страшно? – усмехнулся он.
– Да, – шепнула она.
– Почему ты говоришь шепотом?
– Я боюсь, что они нас услышат.
– Кто?
– Монахини и рыцари… Тут обитают духи всех людей, погибших или заживо замурованных в этих стенах.
– И звонари, и алебардисты, пожалу-ус-ста, – бодро продолжил шагающий впереди Юри, – а еще старая Агата.
– Кто-о? – глаза Ингрид сделались круглыми.
– Главное привидение, – небрежно пояснил Юри. – Косматая карга Агата, бродящая по ратуше со связкой ключей.
– Вы ее видели?
– Как же я мог ее видеть, если она – привидение? Она никому не показывается на глаза, но все знают о ее существовании.
Железная логика! Бондарь лишь покачал головой.
После долгого, утомительного и головокружительного шагания по ступенькам узкой, закрученной штопором лестнице все вверх и вверх, они остановились на второй по счету смотровой площадке и дружно засопели, переводя дыхание. Незастекленные окна начинались прямо от пола и были выше человеческого роста. Из них открывался прекрасный вид на разноцветные крыши, башни, флюгеры и шпили Таллинна. Один из шпилей упирался прямо в серое небо.
– Почти сто двадцать четыре метра, – прокомментировал Юри, проследивший за взглядом Бондаря. – Это верхушка церкви Оливесте, которая долгое время была самой высокой в Европе.
– А мы на какой высоте находимся? – опасливо спросила Ингрид, держась на приличном расстоянии от окна, из которого нещадно дуло.
– Метров тридцать, – прикинул Бондарь, глядя на раскинувшуюся внизу булыжную мостовую.
– Всего лишь двадцать девять с половиной, пожалу-ус-ста, – вежливо уточнил Юри.
– О боже, – простонала Ингрид.
– Голова закружилась? – посочувствовал Бондарь.
Девушка жалко улыбнулась:
– Хуже.
– Что случилось? – нахмурился Юри. – Вам плохо?
– Ой, кажется… – Ингрид запнулась, прислушиваясь к своим ощущениям. Ее лоб и щеки покрылись красными пятнами. – Мне очень неловко, но вам обоим придется отвернуться, – заявила она.
– Ты собираешься предложить нам поиграть в прятки? – недоверчиво осведомился Бондарь.
– Отвернитесь же! – Это походило на начинающуюся истерику. – Если я сейчас же не воспользуюсь прокладкой, мои джинсы будут безнадежно испорчены!
Месячные! Бондарь подчинился с такой поспешностью, что у него хрустнули шейные позвонки. Он ничего не желал знать об этом неприятном аспекте женской физиологии. Присоединившийся к нему Юри брезгливо морщился и выглядел так, словно подавляет приступ тошноты. За их спинами щелкнул замок сумочки, раздалось тарахтение перебираемых предметов, потом что-то зашелестело.
– Не вздумайте обернуться! – предупредила Ингрид.
– Нет! – крикнули мужчины в один голос.
Они стояли у окна, подставляя лица ветру и стараясь сосредоточиться на разглядывании городской панорамы. Шуршание, возня и невнятные причитания Ингрид действовали им на нервы.