Умственные эпидемии
Шрифт:
Находясь в этом странном умственном состоянии, он начал писать стихи, предназначавшиеся для одного провинциального конкурса. Он провел целый день с непокрытой головой под солнцепеком в погоне за рифмой, а вечером, после испытанных неудач, окончательно потеряв рассудок, устроил страшную сцену жене и матери, бросил свою шляпу в лужу и стал яростно топтать ее ногами. Затем он неожиданно высвободился из рук удерживавших его лиц, вскарабкался на второй этаж своего дома, ударом плеча вышиб дверь в одной мансарде и, бросившись на лежавшую там горничную, попытался ее задушить.
Наконец его удалось схватить и отправить в лечебницу. По дороге он, не переставая, твердил: "Я — негодяй". Войдя в кабинет к врачу и увидев на стене портрет императора Наполеона, больной обратился к нему с речью, произнесенной в полголоса. Затем он торжественно спросил, в котором часу его намерены гильотинировать на следующий день. Он провел очень тревожную ночь, лихорадочно исписывая листы бумаги и ежеминутно справляясь о том, как намерены поступить с убийцей Дюмоляром. В заключение он запечатал письмо и отправил его на имя императора Наполеона III.
Затем он начал вырывать у себя волосы из бороды, выкрикивая при этом: "Я ищу своего последнего врага". Спустя некоторое время к несчастному возвратился рассудок. Он был настолько спокоен, что директор лечебницы смог пригласить его к себе отобедать.
Во время общей беседы за столом один из врачей
— Расскажите нам, пожалуйста, почему во время своей болезни вы так интересовались судьбой Дюмоляра. Поясните нам смысл ответа, данного вами в столь трагичной форме: "Я ищу своего последнего врага". Наконец, поведайте нам, если вам это известно, что происходило тогда в вашем уме?
Я буквально привожу ответ, записанный Сенту со слов больного: — В начале болезни мне дали шляпу, которая поразила меня своей странной формой. Все тогда вызывало у меня сомнение. Мне представилось, что эта шляпа служит признаком проституции. Вот почему я стал топтать ее ногами, и, когда моя мать пыталась собственноручно надеть мне ее на голову, я был так этим возмущен, что готов был убить ее на месте. Потом, во время обеда, мне послышалось, что на улице арестовывают людей и говорят обо мне. Чтобы избежать этого позора, я бросился из квартиры и во время бегства попал в каморку, где застал раздевающуюся перед сном служанку. Крайне изумленный такой встречей, я невольно спросил себя, что же мне здесь было нужно. Вид прислуги навел меня на мысль о Дюмоляре и затем без всяких переходов привел меня к убеждению, что я сам не кто иной, как Дюмоляр, а Дюмоляр должен изнасиловать и задушить горничную. Меня арестовали и привели сюда. В кабинете врача я увидел не портрет императора, а его самого. Он сделал мне несколько горьких упреков за мои преступные действия и объявил об ожидающей меня ужасной каре. Войдя в отведенную мне палату, я вообразил, что нахожусь в тюрьме со всякого рода преступниками. Когда же мне поставили клистир, я подумал, что он был отравлен и что в этом заключалось возмездие за мои гнусные злодеяния, так как, по всей вероятности, моя голова осквернила бы даже нож гильотины. Вскоре я ощутил последствия принятого мной яда: все мое тело покрылось червями, я был изъеден ими, а куски сгнившего мяса отваливались от меня. Когда я говорил, что "ищу последнего своего врага", то пытался схватить живым одного из мучивших меня червей, но все они раздавливались в моих пальцах. Чувствуя приближение смерти, я хотел явиться перед лицом Всевышнего с одним из червей в руках, чтоб иметь право сказать Ему: "Я действительно был ужасным негодяем, но понесенное мною наказание превышало всякую меру. Взгляни, Господи, на этого гнусного и отвратительного червя — я был заживо им съеден. Да снизойдет на меня Твоя святая милость и всеблагое прощение!" Когда вечером мне принесли какое-то питье, я с жадностью проглотил его, полагая, что ему предназначено ускорить мой конец. Это питье усыпило меня, и я проснулся крайне удивленный, что еще не умер и что избавился от червей. "Вероятно, — подумалось мне, — хотят продлить мои мучения". Тогда я вспомнил о своих детях, увидел их беспризорными нищими, от которых все отворачиваются из-за позорного имени, завещанного им отцом, и решился перед смертью поручить их заботливости Императора. Чтоб вернее тронуть его, я решился напомнить ему в письме о сиротском приюте, основанном в честь императорского принца. Меня вдохновляла при этом надежда, что, быть может, император велит принять туда моих детей. Окончив послание, я стал ожидать смерти более спокойно. Мне поставили пиявки, и тогда мои мысли стали менее сбивчивыми. Я стал сознательнее относиться к происшедшему и по странностям окружавших меня лиц скоро догадался, что это были не преступники, а помешанные. Это послужило лучом света, который начал озарять меня и освещать мое положение. После приведенной беседы, один из присутствующих пошел за письмом, адресованным несчастным императору. Оно было в стихах. Привожу его целиком:
1Горе уличным детям… о, горе! ОниНе родимые груди сосут,Не рожек с молоком — больше слезы одни.Злой мороз щиплет плечи им ночи и дни;Непосильные скорби и трудГонят краску и жизнь с миловидных их лбов…И растут так, растут день за днемЭти дети греха, без молитв и крестов,Без любви, без утех, без участливых слов,Без вождя, что мы честью зовем!И растут так, растут… словно черви в тени!И, что змей в ясный солнечный день,К ним отовсюду ползут лишь пороки одни.И уходят душой в те пороки они,В ту змею, что, как черная тень,Что, как гидра, мрачит жизнь больших городов.Мнимый нищий, канючащий грош,Негодяй, недостойный герой кабаков,Хитрый плут под личиной простых добряков,Злой грабитель, точащий вам нож, —Это — все, все они, дети улиц родных!На галерах, в тюрьме, а поройИ в тисках гильотин, всюду встретим мы их,Тех детей, не имевших у люлек своихБожьих ангелов, ласк и родных!2Мир уличным детям!Их ждет благодать!Нет сирых: на крик их сошлаС небес к ним мать Бога — и смыла опятьС их лиц молоком милосердья печатьГреха, отверженья и зла.Уж больше ни бедность, ни ложь, ни позорНе станут тревожить их сон,Чтоб влить и в сердца их, как в тело и взор,Отраву порока. О, нет, с этих порИ сладок, и тих будет он!Любовь с милосердьем — два стража его…И позже, когда в их крови,В сердцах их проснется сознанье всего,Любой за любовь ту себя самогоОтдаст всего делу любви!И рай вновь наступит тогда на земле:Все честное дело найдут,И те, что всю жизнь пресмыкались во зле,Свой мед, уподобясь полезной пчеле,В общественный сот понесут!3Но кто ж он, тот Ликург, тот мудрый полубог,Что жалких куколок спас в сердце благородном?Что землю показал червям земли голодным?Что мог осуществить химеру? Кто, как Бог,Дал тем любовь родной, кто знать ее не мог;Дал честь и имя тем, кто был рожден безродным…Ужель одинА. полностью выздоровел, но уже никогда более не мог написать стихов, сравнимых по достоинству с составленными им в ужасную ночь, когда он отождествлял себя с Дюмоляром и заживо был изъеден червями.
В бытность А. в Шарантоне там происходило очень оригинальное брожение среди больных. Двое или трое из них решили основать газету, и вот при каких условиях.
В то время в Шарантонской лечебнице находился некий 3., одержимый манией величия, сопровождавшейся странными идеями преследований. Это был весьма опасный человек, поклявшийся убить первого попавшегося ему на пути человека. Недолго думая, он с необычайной силой оторвал громадную железную полосу, вделанную в стену, и стал сторожить за дверью проходящих. К счастью, его своевременно заметили и обезоружили. С течением времени возбуждение А. значительно ослабело, и больной, за исключением упорного нежелания писать родным и менять белье, по-видимому, вернулся к довольно нормальному состоянию. Он проводил целые дни за чтением и переводом романов Диккенса.
Одновременно с ним и в его же отделении находился офицер, развлекавшийся писанием акварелей. Однажды он довольно удачно воспроизвел главные ворота лечебницы. 3., увидев рисунок, был внезапно озарен одной мыслью и написал под ним:
Путь в Мадополис
"Дорога, ведущая в Мадополис, не представляет собой шоссе с каменной насыпью, рвами и откосами; это — сферическая дорога, величиной с земной шар, а высотой равняющаяся величайшей египетской пирамиде.
С самого рождения мы вступаем на Мадополисскую дорогу, а сходим с нее лишь со смертью.
Странно при этом, что быстрее всего двигаешься по ней, может быть, во время сна, а переступаешь врата знаменитого города тогда, когда меньше всего этого ожидаешь. В Мадополисе живут мужчины и женщины. На свете почему-то весьма распространено ошибочное мнение, будто обитатели Мадополиса свалились с луны. Но гораздо больше лунатиков можно встретить за пределами Мадополиса, чем в его стенах. Путь, ведущий к Мадополису, кишит ими. Бедные люди! Они уходят от нас или идут к нам! Если бы мы стали припоминать, то увидели бы среди этой толпы лунатиков вас, о Мадополитяне, о Мадополитянки!"
Внизу листа он добавил следующие слова: "Воззвание следует продолжать". Затем, передавая листок офицеру, 3. сказал: "Мне бы следовало иметь собственный орган для выражения моих мыслей". "Что же, — ответил ему тот, — затеем газету. Я берусь ее иллюстрировать".
Дело было налажено в течение нескольких минут, и два наших маньяка принялись за работу. Газета была названа "Мадополисским жнецом".
В качестве главного редактора 3. лихорадочно работал, сочиняя по 5 стихотворений в день, обращаясь к сотрудникам с просьбами присылать ему статьи, которые он рассматривал, исправлял и сокращал. Любопытна была его нетерпимость к похвалам. Он грубо прогонял лиц, пытавшихся поздравить его с новым предприятием. Однажды надзирательница очень вежливо попросила дать ей почитать номер «Жнеца». 3. резко отказал ей в этом и даже вышел из себя без всякого видимого повода. Вскоре он, однако, кается в своей опрометчивости и спешит передать этой госпоже несколько номеров, в которых только что отказал ей, сопровождая их следующим стихотворным посланием: Музыкантше!
Сударыня! Вы «Жнец» наш непременноС начала самого желали б весь прочесть?Желанье дам для всех нас, несомненно,Есть честь!Вот почему я страшно бесновался,Что в первом номере на днях вам отказал.Он (кто-то им, знать, слишком восторгался)Пропал.Вчера я вновь, — и вмиг, и без помарок, —Весь воссоздал его, как вспомнил, как сумел.Желаю, чтоб тот копия подарокБыл целИ мог достичь до цели столь красивой,То есть до той, которая, увы,Была всегда такой нетерпеливой,Как вы."Жнец" задался задачей быть приятнымДля всех, кто услаждать умеет наш досуг,Кто в радостях, быть может всем понятным,Как друг;А потому, когда (хоть «Жнец» глупее,Чем мнит) вас посмешит моя галиматья,То посмеюсь вновь с музою моеюИ я!Но надо признаться, что крайне напряженная умственная деятельность не была полезна для 3. Он грубо обращался со всеми и оскорблял своих сотрудников, вот почему в «Жнеце» перестали появляться статьи, а взамен них его наводнили писания редактора. Он брался за все, за прозу и стихи. Позволю себе привести одно поистине замечательное произведение, написанное им во время страшно возбужденного состояния. Из Шарантона виднеется полотно Лионской железной дороги и Орлеанской ветви, постоянно слышны свистки и шум от проходящих мимо поездов — это служит развлечением для всех шарантонских обитателей. Вот почему «Жнец» не мог умолчать об этом явлении.