Унесенные ветром. Том 1
Шрифт:
– В тот день, помните, вы сказали, что любите меня больше, чем ее… вы ведь помните тот день? И я знаю, что вы не изменились! Все осталось как прежде, я же вижу. И вы только что сказали, что она всего лишь мечта… О, Эшли, давайте уедем! Я могла бы сделать вас таким счастливым! И еще, – злорадно добавила Скарлетт, – Мелани уже не сможет… доктор Фонтейн сказал, что у нее больше не будет детей, а я могла бы подарить вам…
Он так крепко схватил ее за плечи, что ей стало больно и она замолкла, едва дыша.
– Мы собирались забыть о том дне в Двенадцати Дубах.
– Неужели вы думаете, что
Он сделал глубокий вздох и быстро проговорил:
– Нет, я не люблю вас.
– Вы лжете.
– Даже если я лгу, – тихо, но грозно сказал Эшли, – это не подлежит обсуждению.
– Вы хотите сказать…
– Вы думаете, я смог бы уехать, бросив Мелани и ребенка, даже если бы я ненавидел их обоих? Разбить сердце Мелани? Оставить их жить на подаяние друзей? Скарлетт, да вы с ума сошли! Где ваше чувство долга? Неужели вы сможете бросить отца и сестер? Они под вашей опекой, и вы должны заботиться о них так же, как на мне лежит забота о Мелани и Бо, и неважно, устали вы или нет, они здесь, и ваш долг – помогать им.
– Я могла бы бросить отца и сестер… я так устала от них… я больше не могу…
Он наклонился к ней, и с замирающим сердцем она подумала, что вот сейчас он обнимет ее. Но вместо этого он потрепал ее по плечу и заговорил, словно успокаивал ребенка:
– Я знаю, что вы очень устали. Вот потому-то вы и говорите такие вещи. Вы несете на себе ношу трех мужчин. Но я собираюсь помогать вам… я не всегда буду таким растяпой…
– Если вы действительно хотите мне помочь, есть только один способ, – сказала она упрямо. – Увезите меня отсюда, давайте начнем новую жизнь на новом месте, дадим себе шанс быть счастливыми. Нас ведь ничто не держит здесь.
– Ничто, – тихо возразил он, – кроме чести.
Взглянув на него с недоумением и тоской, Скарлетт увидела словно впервые, как загибаются его густые ресницы, золотые, как спелая пшеница, как красиво сидит голова на его обнаженной шее, какие благородство и достоинство угадываются, несмотря на лохмотья, в его стройном, гордо выпрямленном теле. Их взгляды встретились. Она смотрела на него с неприкрытой мольбой, а его глаза были далеки, словно горные озера под серыми небесами.
В отрешенном взгляде этих глаз она увидела гибель своей отчаянной мечты, своих безумных желаний.
Внезапно ее охватила горечь, навалилась усталость, и, спрятав лицо в ладонях, она заплакала. Еще никогда Эшли не видел ее слез. Он даже подумать не мог, что женщина с таким сильным характером может заплакать. Его охватила волна нежности и раскаяния. Он торопливо обнял ее и принялся укачивать в своих объятиях, прижимая ее черную головку прямо к сердцу и шепча: «Дорогая! Моя храбрая девочка, не надо! Вы не должны плакать!»
Он почувствовал, как она, словно по волшебству, меняется в его объятиях; в ее стройном теле пробудилось колдовское безумие, в зеленых глазах, устремленных на него, зажегся теплый и нежный огонек… Вдруг куда-то исчезла холодная зима. К Эшли снова вернулась весна – полузабытая, благоуханная весна, наполненная шепотом и шуршанием зелени, беспечностью и праздностью, беззаботные дни, когда желания молодости согревали его тело. Вдруг отпала горечь последних лет, он
В ушах у Скарлетт зашумело, словно кто-то приложил к ним морские раковины; сквозь этот шум она смутно различала быстрые гулкие удары своего сердца. Тело, казалось, таяло в его руках, они стояли целую вечность, слившись в объятиях, а его губы ненасытно и жадно целовали ее.
Когда Эшли внезапно отпустил ее, Скарлетт ощутила такую слабость в коленях, что пришлось ухватиться за изгородь. Она подняла к нему пылающий любовью и торжеством взгляд.
– Ведь ты любишь меня! Любишь! Скажи, признайся мне!
Его руки все еще лежали на ее плечах, она чувствовала, как они дрожат, и упивалась этой дрожью. Она страстно потянулась к нему, но он удержал ее на расстоянии, замкнутость исчезла из его глаз, сменившись борьбой и отчаянием.
– Нет! – сказал Эшли. – Не надо. Не говори ничего, а не то я возьму тебя прямо здесь, сейчас.
Она улыбнулась в ответ горячей и страстной улыбкой, позабыв обо всем на свете, и лишь его поцелуй по-прежнему горел на ее губах.
Вдруг Эшли принялся трясти ее и тряс до тех пор, пока черные волосы не рассыпались у нее по плечам, тряс, словно обезумев от гнева на нее… и на самого себя.
– Мы не сделаем этого! – воскликнул он. – Говорю тебе, мы этого не сделаем!
Ей показалось, что он сломает ей шею, если тряхнет еще раз. Волосы падали ей на глаза, она стояла как оглушенная. Потом она вырвалась из его рук и пристально посмотрела на него. На лбу у него проступили капельки пота, руки сжались в кулаки, как в приступе боли. Взгляд его серых глаз пронзил ее насквозь.
– Ты ни в чем не виновата, это все моя вина, и это больше не повторится: я заберу Мелани и ребенка и уеду.
– Уедешь? – с болью вскрикнула Скарлетт. – О нет!
– Да, клянусь богом! Неужели ты думаешь, что я останусь… после всего, что здесь случилось? Ведь это может случиться опять…
– Но, Эшли, ты не можешь просто взять и уехать. С какой стати тебе уезжать? Ты любишь меня…
– Хочешь, чтобы я это сказал? Хорошо, я скажу. Я люблю тебя.
Он стремительно наклонился к ней с такой свирепостью, что она отпрянула к ограде.
– Я люблю тебя, люблю твое бесстрашие и упрямство, твою страстность и безжалостный эгоизм. Хочешь знать, как сильно я тебя люблю? Люблю так, что минуту назад я чуть было не пренебрег гостеприимством дома, который дал кров мне и моей семье, чуть не позабыл, что у меня самая лучшая жена, о какой только можно мечтать… Я люблю тебя так сильно, что готов был овладеть тобой прямо здесь, в грязи, как…
Скарлетт пыталась разобраться в хаосе мыслей, ее сердце пронзила холодная боль, будто в него воткнули сосульку. Запинаясь, она сказала:
– Если ты так хотел меня и не взял, значит… значит, ты меня не любишь.
– Ты никогда меня не поймешь.
Они молча смотрели друг на друга. Внезапно Скарлетт пробрал озноб. Будто возвратясь из далекого путешествия, она заметила, что стоит зима, голые поля щетинятся жнивьем; ей вдруг стало очень холодно. Еще она увидела, как на лице Эшли вновь появилось столь хорошо ей знакомое отчужденное выражение: от него тоже сквозило холодом, болью и раскаянием.